Каменев А.И.

Военная школа России: уроки истории и стратегия развития

Сайт «Военная литература»:www.militera.lib.ru

 

Введение
1.Христианская антропология и офицер
     2. Политика и военное образование
          3. Воспитание в военной школе
               4. Дидактика военной школы
                    5. Командный и педагогический состав
                          6.Система военно-учебных заведений и руководства ими
                                 7. Попечение о военно-учебных заведениях (вместо заключения)
Примечания

{1} Так помечены ссылки на примечания.


2. Политика и военное образование

Почему армия занимает особое место в политике и не может быть только ее служанкой? Для чего цивилизованному государству нужны офицеры высокой политической и государственной культуры? Почему война и политика идут рука об руку? Осознала ли Россия факт особой роли своей Армии? Понимает ли правительство в должной мере задачи военной политики? Почему вспышки патриотизма и уважения к Армии, вспыхивающие нередко, быстро гаснут? Почему огромный заряд энергии пропадает даром? Почему правительство слабо простирает свои заботы о политическом образовании офицерства? Почему само офицерство не спешит политически образоваться? В чем заключается «партийность» офицера? Кому и в чем он дает обеты верности? Кому служит верой и правдой? Почему он должен быть не только рыцарем без страха, но и без упрека? В чем следует просвещать офицера? Насколько важно, чтобы он умел верно оценивать политическую ситуацию? Что он должен делать во время смут? Нужна ли Армии защита от непродуманной и вредной политики? Необходимы ли ей самостоятельные начальники и командиры? Нужна ли военному образованию «идеологическая добавка», т.е. сильная мотивирующая составляющая? Какой она должна быть? Нужно ли власти заботиться о политическом обладании Армией? Почему верховная власть России в 1917 г. упустила из виду эту задачу? В чем суть политического образования офицеров? Нужно ли рассматривать офицерство как резерв государственных людей? Что следует ждать от нашей интеллигенции? Почему вопрос о кадрах — политический? Должна ли личность офицера быть неприкосновенной? Сможет ли правительство обеспечить спрос на талантливые личности в военной среде? Какую политическую ответственность несет офицер перед законной властью и народом?

 

Примитивный человек войны не знал. Бывали набеги, стычки между родами — кланами в племенах и между племенами, но в этих сражениях человек не умел еще применять «искусства и хитрости ратного строя». Спустя некоторое время цивилизация подарила человеку войну с ее тактикой и стратегией, с войсковой организацией и с систематизацией военных замыслов и действий.

Появление войны как социально-политического явлений — не случайность и не произвол отдельных личностей, а закономерность развития цивилизации, следствие изменений в нравственном и политическом быту народов.

Оглядываясь на исторический опыт человечества, несмотря на всю пестроту исторических событий, на разнообразие национальностей, географических особенностей, культур, политических и духовных средств, беспрерывно сменявшихся на протяжении столетий, — мы можем уловить в этом кажущемся хаосе нечто общее для всех времен и народов, проследить некоторые длинные, могущественные процессы, одинаково проявляющиеся в различное время и в различной обстановке. Раньше всего мы видим, что во все времена, не взирая на успехи техники и на усовершенствование материальных средств, которыми располагали воюющие стороны, главным, решающим фактором вооруженной борьбы был сам человек с его волей и умом, с его способностью подчинять себе волю противника. Отсюда эта вечная, как мир, борьба двух начал, духовного и материального, проходящая красной нитью через всю многовековую военную деятельность человечества{59}. Еще Мориц Саксонский{60} считал, что «человеческое сердце есть отправная точка во всех военных делах. Чтобы их знать, надо изучить его».

Политика — прежде всего наука и искусство управлять государством. Объектом и предметом политики является военное дело. В основе политики лежит система государственных идей или же воззрений на то, как строить взаимоотношения с другими государствами, отношения между классами внутри страны, что нужно делать для того, чтобы достичь конечной цели. Для Армии чрезвычайно важно, какие отправные идеи лежат в основе военной политики.

Армия — это единственный инструмент государства, который служит государству кровью, оплачивает просчеты политики своими жизнями. Вот почему Армия в системе политики занимает особое место и не может рассматриваться лишь в качестве служанки политики, а война — лишь следствием (продолжением) политики. Война — не только продолжение политики, война — сама есть политика, но ведущаяся силой оружия. На пушках Фридриха Великого не случайно стояли слова: «Ultimo racio regiorum» — последний довод королей в международных спорах.

Первейшей и последней опорой государственной безопасности и аргументом политики была и будет Армия, а внутри нее — офицеры . Но не преторианцы, по своему буйному хотению низвергающие и возносящие правителей, не авантюристы, пытающиеся во главе одного полка, или только одного батальона совершить переворот в свою пользу, не офицеры-политиканы, ставящие себя в распоряжение партии, рвущейся к власти{61}. Нужны офицеры высокой политической и государственной мудрости , ставящие во главу угла не захват власти для себя или какой-то партии, а государственное благо и пользу Отечеству.

В давние времена сращивание государственного, военного и личного интереса осуществлялось рядом мер. В частности, у такого воинственного народа-завоевателя, как персы, военное звание считалось выше и почетнее гражданского и было соединено с большими преимуществами. Тысячники и десятитысячники пользовались большим уважением, а высшие начальники и сановники военные занимали первые в государстве степени и, по свидетельству Геродота, почти всегда принадлежали к знаменитому роду ахеменидов или, по крайней мере, к поколению пассаргадов, соединялись браками с царским домом и большей частью были близкими родственниками персидских царей{62}.

Война и политика, армия и политика всегда шли рука об руку: армию нередко использовали в борьбе за власть; к политике прибегали в том случае, когда не хватало военных сил. Так, Юлий Цезарь недостаток сил нередко заменял искусной политикой, ссоря между собою будущих противников{63}. Во Франции времен Наполеона, изменение политических условий повело к перемене в самом главном: теперь война сделалась делом народным , а потому явилось множество солдат, одушевленных высоким нравственным идеалом — быть полезными отечеству . Значительный интерес представляет относящийся к началу двадцатых годов ХV века устав Яна Жижки {64}. Он имеет политическую часть, ясно подчеркивающую массам основные лозунги и цели борьбы{65}. Фридрих Великий не презирал фабрикацию фальшивых документов, которые позволили бы ему воспользоваться какими-нибудь национальными или религиозными козырями.... Со своей циничной откровенностью, Фридрих Великий так инструктировал своих генералов: «Надо обрисовывать неприятеля в самом неприглядном виде и возводить на него обвинения во всевозможных замыслах против страны. В протестантских странах, как Саксония, надо играть роль защитников лютеранской церкви, в католической стране мы должны твердить о веротерпимости»{66}.

В русской истории война и армия всегда играли особую роль в развитии нашей цивилизации. Русский не должен забывать, что для нас армия имеет большее значение, чем для кого бы то ни было. Токвиль{67} сказал совершенно верно: «история так поставила Россию, что ей постоянно приходилось создавать себя штыком, как Америка создавала себя лопатой. Теснимая Азиею и не признаваемая Европою, Россия должна была завоевать себе право жить»{68}.

 

Вопросы, требующие ответа

Вдумаемся в те вопросы, которые еще в конце ХIХ века поставил Р.Фадеев{69}:

Осознала ли Россия факт особой роли своей Армии? Понимает ли правительство в должной мере задачи военной политики? Должны ли мы рабски подражать другим и отказываться от пользования естественными силами, потому только, что их нет у этих других? Может ли русская армия сохранять свои качества при нынешнем недочете, при нынешнем нравственном и вещественном положении офицеров, и не следует ли искать средства против этой беды в возврате ко многому, что составляло всегда приманку военной службы? Может ли армия воспитываться удачно, без цельности власти и соответственной обстановки, без строго подбора полковых командиров, настоящих воспитателей ее? Можно ли поставить в системе военного образования так называемые общечеловеческие цели впереди чисто военных? Не колеблют ли такие взгляды и требования боевого духа армии? Может ли администрация, привыкшая смотреть на все с своей точки зрения, занятая своим делом, сама же себя проверяющая, развить войска нравственно, укоренить в них такой же воинский дух, как это было возможно их прямым начальникам, взросшим в армии, неразлучно жившим с нею на войне и в мире? Могут ли главные боевые вожди, расставшиеся с армией на полтора десятка лет, уверенно принять в свои руки неизвестные им поколения людей, взращенные в новом для них духе? Может ли постоянное войско, сущность которого состоит в том, что сотни и тысячи жизней отдаются на безграничное распоряжение одного человека, причем подчиненные всех степеней не имеют права, не должны иметь привычки рассуждать — с толком или без толку их ведут на смерть — может ли оно вынести без расстройства коллегиальные формы управления? Одним словом: может ли страшная жертва, требуемая от государства содержанием постоянной армии, искупаться чем-либо другим, кроме совершенной годности армии для войны, и потому безопасностью государства?

В связи с этим, нам нужно установить ясный и точный взгляд на следующие вопросы:

1. Как следует понимать и как необходимо относиться к войне?

2. Какую роль для России играет ее армии и офицерский корпус?

3. Какого военно-политического курса следует придерживаться?

4. Как следует относиться к военной опасности и вероятному противнику?

5. Есть ли у нас союзники и как к ним относиться на что можно рассчитывать?

6. Кому следует вверять руководство Вооруженными Силами?

7. Как относиться к пацифизму, «демократизации» армии и всему тому, что называется вмешательством в вопросы военной политики?

8. Какой должен быть офицерский корпус России?

 

Война — не только продолжение политики

Первый, кто взял на себя труд систематически проанализировать сущность военного дела и подробно развить связанные с ним вопросы, был Ксенофонт. Он признал — и постоянно, вновь и вновь подчеркивал это, — что военное дело — не наука, но искусство, которое требует всего человека, со всеми его способностями. «Тактика — только очень небольшая часть военного искусства», говорит у него Сократ... Полководец должен разбираться во всем, что относится к вооружению солдат и к обеспечению их продовольствием. «Он должен быть изобретателен, энергичен, заботлив, вынослив, обладать присутствием духа; должен быть обходителен и суров, справедлив и хитер; он должен быть бдителен сам и уметь обмануть чужую бдительность; он должен ставить на карту все и стремиться выиграть все; он должен быть щедрым и алчным; уметь идти на риск и быть всегда настороже». Хороший полководец соединяет в себе прирожденные качества с высоким образованием. Полководцу идет впрок, если он честолюбив... «Киропедия » представляет собою учебник политики и военного искусства, облеченный в форму исторического романа{70}.

Войну как путь обмана, хитрости, уловок рассматривали в древности многие военные школы, особенно восточные{71}. В частности, об этом пишет Сунь-цзы{72}:

«Война — это путь обмана. Поэтому, если ты можешь что-нибудь, показывай, что не можешь; если пользуешься чем-нибудь, показывай, что не пользуешься; если ты близко, показывай, что далеко; если находишься далеко, показывай, что ты близко; завлекай противника выгодой; внеси расстройство у противника и бери его; если у противника все в достатке, будь подготовленным; если противник сильнее тебя, уклоняйся от него; если он подвержен гневу, приведи его в расстройство; приняв смиренный вид, вызови в нем самоуверенность; свежие силы противника утоми; если у противника существует согласие, расстрой его; нападай на противника, когда он не подготовлен; появляйся там, где он тебя не ожидает. Все это обеспечивает для военных победу. Однако нельзя заранее указать какой-либо прием»{73}.

Отсюда азиатская стратегия требовала дальновидной и коварной политики; все средства были хороши для обеспечения военного успеха. Войне предшествовала обширная политическая разведка ; не скупились ни на подкуп, ни на обещания; все возможности противопоставления одних династических интересов другим, одних групп против других использовались. Крупный поход предпринимался только тогда, когда появлялось убеждение в наличии глубоких трещин в государственном механизме соседа. Так действовал в частности, Чингиз-хан. База впереди его войск создавалась путем политического разложения неприятеля, нахождения в его стане союзников{74}.

Есть два стойких представления о сущности войны. Согласно одному из них война приравнивается к прикладной науке, почему погрешности в ее ведении приписываются несовершенному усвоению ее положений и приемов. С другой точки зрения, ведение войны рассматривается как приложение, не теоретических знаний, а практического умения, более или менее совершенное владение которым приписывается — частью прирожденными способностями, частью опыту, приобретенному на войне и в упражнениях мирного времени{75}.

Вообще среди военных писателей разных времен следует указать на тех, которые пытались рассмотреть указанные представления. Среди них Рабан Мавр, аббат из Фульды и архиепископ Майнцский (умер в 856 г.) , который посвятил королю Лотару II, внуку Людовика Благочестивого, трактат о душе с приложением, в котором указано было все заслуживающее подражания в римском военного деле, сделав извлечения из труда Вегеция{76}. Следующий средневековый теоретик, которого мы встречаем только спустя 450 лет, также является духовным отцом. Это — Эгидий Роман или Колумн, родился в 1247 г., умер в 1316 г., итальянец по происхождению, августинский генерал, парижский профессор, архиепископ Буржа и кардинал. Он написал для короля Филиппа Красивого, тогда еще наследника престола, книгу «De regimine principum», в которой трактуются также военные вопросы.

Следующий военный писатель средневековья — женщина -Христиана де-Пизан(родилась в 1364 г.) — дочь итальянского врача и астролога при дворе французского короля. Среди ее многочисленных произведений находится также военно-исторический труд, написанный между 1404 и 1407 гг., в котором она высказывает ряд мыслей по военному воспитанию юношества. Об этом же пишет Жан де-Бюейль (умер в 1477 г.) , капитан при Карле VII{77}.

Самым широким и блестящим военным мыслителем ХVIII в. был Генрих Дитрих Бюлов{78} (I760-1806) , знаменитое сочинение коего «Дух новейшей военной системы» появилось в I799 г. В основу теории Бюлова легло утверждение Руссо, что причины поражения в поле надо искать у себя дома, что война является только надстройкой над мирной жизнью государства и что политика является понятием охватывающим по отношению к стратегии. Самым словом стратегия, в современном понимании, мы обязаны Бюлову{79}.

Следующий шаг в понимании природы войны внес К.Клаузевиц{80}. Важнейшим завоеванием мышления Клаузевица явился диалектический подход к стратегии. Война — это только продолжение политики; стратегия — это только инструмент в руках политика; а последнему инструменты могут понадобиться разные: и тяжелый меч, который можно поднять лишь двумя руками и которым возможно нанести лишь один сокрушающий удар, и тонкая шпага, которой можно чудеснейшим образом фехтовать. Политика указывает цель, для которой ведется война, и тем определяет ее характер. Война, являясь актом насилия, который должен заставить неприятеля подчиниться нашей воле, достигла бы своей цели кратчайшим путем, если бы насилие проявлялось в своей крайней ничем не сдерживаемой форме. Но война представляет не изолированное явление, а вырастает из определенной, вполне конкретной обстановки, она является продолжением предшествовавших ей политических сношений и протекает в атмосфере таких же сношений с нейтральными странами{81}.

История показывает, что правильная политика, умелая стратегия, вытекающая из этой политики и активная работа в народных массах могут дать или же блестящие результаты, или же послужить причиной военных и политических неудач. Приведем два примера на сей счет.

Пруссию второй половины ХIХ века буквально захлестнула волна патриотизма необыкновенного подъема, вызванного идеей объединения Германии. В 1870 г. во всей Германии идея объединения буквально вытеснила все остальное: «кто ей не служил, тот не жил с германским народом», — таким высоким слогом очерчивает идеалист Трейчке{82} общенациональное воодушевление, которое настолько проникло в массы, что заставляло даже реакционеров толковать о том, что «тайна победы — в развитии моральных сил солдата, самостоятельности и инициативе командования, применения духа, а не буквы уставов»{83}.

Иное положение наблюдалось в России с началом первой Великой войны. Вспышка патриотизма, охватившая в июле 1914 г. Россию, при всей своей мощности, была непродолжительной. Подобно вороху соломы, энтузиазм вспыхнул ярким пламенем — и быстро погас. Во всем виновато было правительство, не сумевшее использовать исключительно благоприятную возможность народного подъема, не догадавшееся создать аккумулятор для длительного использования проявившейся энергии, огромный заряд которой пропал поэтому даром. Виновато и общество, оказавшееся неспособным на длительное волевое усилие и скоро вернувшееся в свое обычное состояние едкого скептицизма и страстной, но бесполезной (потому что злорадной) критики. Инерция трех поколений никчемных людей взяла верх{84}.

Отрицая самостоятельное бытие войны, усматривая в ней лишь часть общей политической борьбы, Клаузевиц логически пришел к отрицанию относительно самостоятельной роли войны и армии. История показала, что война — не только продолжение политики, но и зачастую сама является политикой, а Армия из послушного орудия политики превращается в субъект политики со всеми вытекающими из этого следствиями.

Беда России во многом исходит от того, что правительство и общество не всегда правильно оценивали роль Армии. Главная заслуга Петра Великого перед Россией вовсе не в том, что он построил Петербург, «прорубил окно в Европу», создал флот и преобразовал внутренний строй управления, а в том, что он выучил Россию воевать {85}. Благодаря войне, русский народ добился моря и мог вступить в сношения со всем светом; при помощи военного искусства «мы от тьмы к свету вышли, и которых не знали — в свете ныне почитают». Зная о благодушии и самоуспокоенности нашей, Петр Великий предупреждал Сенат и русский народ после Северной войны: «Хотя и мирное время, не надлежит (однако) ослабевать в воинском деле, чтобы с нами не так сталось, как с монархией греческой »{86}.

Беда и в том, что в России не смогли в должной степени оценить роль Армии, как объекта и субъекта политики.

 

Армия — объект и субъект политики

Армия есть собрание вооруженных людей, оторванных от общества, имеющих призвание обращать свое оружие, без рассуждения {87}, куда прикажут и воспитываемых в таком духе, стоящих особняком посреди вооруженных граждан. Для того, чтоб эта вооруженная сила была страшна врагам и безопасна для своих , нужно, чтобы она была глубоко дисциплинирована, то есть, чтоб воля старшего была высшим и непреложным законом для младшего{88}.

В четком и емком определении Р.Фадеева определена сущностная характеристика Армии, которая, являясь частью государственного механизма, подчиняется неумолимым законам единоначалия, дистанцируется от всего общества, живет и развивается по своим собственным законам и в плане развития демократических начал Армия не может следовать тем тенденциям, которые имеют место в гражданской сфере.

Если логика развития демократии сводится к расширению прав и свобод граждан, то перенос данной логики в военную сферу чреват многими негативными последствиями. «Внутренний порядок армии и отношения между людьми, ее составляющими, не сдвинулись ни на волос, и не могли сдвинуться, с того основания, на котором была поставлена первая фаланга... В самом рабском обществе и в самом свободном не может быть значительной разницы во внутренних учреждениях армии. Мы видим в истории примеры развращения армии, но не видим примера добровольного приложения к армии «прав человека»... Дисциплинированные янычары были страшною и безопасною для Турции силой; янычары, утратившие дисциплину, стали бегать, и в то же время жечь Константинополь.... Последствия же растления постоянной армии достаточно известны: первое — негодность в бою; второе — военные восстания под либеральною вывескою...; третье — продажа власти...»{89}.

Говоря об Армии, как самостоятельном организме, не следует забывать что победоносная, непобедимая армия — могучее дерево, выросшее на почве своей родной страны , с корнями, глубоко проникшими в ее духовную и физическую толщу. Степень мощности дерева зависит от тех живительных соков, которые оно пьет из страны, из общества, и которые, перерабатываясь в школе армии, не теряют все же своей первоначальной сущности. Отсюда — громадная роль писателей, затрагивающих вопросы в области духа, из области повседневной жизни общества и армии в философских и беллетристических произведениях, так как на их поучениях и образцах воспитываются мысли и чувства современников{90}.

Механическое образование войска — дело простое и не долгое; вся мудрость в том, чтобы вложить в него душу. «Армия это живой организм, имеющий свою душу. Армию нельзя оценивать по количеству находящихся на ее оснащении лошадиных сил и военных машин. Армия, не объединенная единым началом, не есть армия, а вооруженная толпа. Дисциплина заключается не только во внешней субординации, но и в той внутренней силе , которая спаивает всю иерархию армии. Сила армии во внутренней дисциплине. Внутренняя же дисциплина — это уже сторона идеологическая , вне общей для всех чинов армии идеи она немыслима»{91}.

М.Драгомиров отмечал: «В критические минуты войны, когда именно и решается «победа» или «поражение», значение нравственной энергии рельефно выдвигается на первое место . Таким образом, важнейшим военным элементом является человек; важнейшим свойством человека — его нравственная энергия»{92}. По мнению В.Флуга, военная энергия представляет совокупность следующих душевных сил, которые могут входить в ее состав в различной степени и пропорции: мужество , непреклонная воля к победе, самоуверенность , решительность , смелость, находчивость , предприимчивость , дух почина , настойчивость , упорство , самообладание (спокойствие {93} ) , способность увлекать других и пр.{94}

Военная энергия — это свойство лучших людей . Но когда правительство и общество превращает армию в какое-то место ссылки, тюрьму, то это вредит престижу военной службы в глазах страны, обращая почетный долг в отбывание наказания. К мундиру начинают относится с презрением. «Поединок» Куприна служит памятником позорного отношения русского общества к своей армии. Военная служба считалась уделом недостойных: по господствующим в то время в интеллигенции понятиям в «офицеришки» могли идти лишь фаты, тупицы, либо неудачники — культурный же человек не мог приобщаться к «дикой военщине» — пережитку отсталых времен{95}.

Офицеры, лицо армии,  — лучшие из лучших, ее стержень, основа ее существования. Именно офицерский корпус концентрирует и воплощает в себе национальные военные традиции, в его среде вырабатывается преемственность поколений. Каков офицер — такова и армия. Главная опора власти — офицерский корпус.

Автор «Настольной книги гг. офицеров» И.Болотников, справедливо писал в 1910 г.: «Армия — это братство, это, если хотите, политическая партия, давшая обет внепартийности, верности закону, порядку и дисциплине. Так во всех государствах, так должно быть и у нас, и эти взгляды должны прививаться армии: офицерам на школьной скамье, а нижним чинам в тиши казарменных бесед»{96}.

На всем протяжении истории Русской Армии ее офицерский состав всячески пытались дезориентировать в отношении политики. «В лучшем случае нам посоветуют, чтобы армия не мешалась в политику. Этот совет так часто нам повторяют, что истинная суть его давно стерлась, и советчики рекомендуют безжизненность армии как во внешней, так и во внутренней политике. Но армия слишком крупная сила, чтобы быть безжизненной», — пишет в «Офицерской жизни» В.Кроткевич{97}.

Верно то, что офицер не имеет права примыкать ни к какой партии политической, социальной или религиозной. Власть офицера должна быть внепартийна, тогда только граждане будут относиться к нему с доверием{98}. Но свободная ли Армия от политических задач?

Нет, и погоня за оставлением армии вне политики и общественных взглядов представляется ныне ни чем иным, как плодом канцелярских мудрствований, пишет В.Воронецкий{99} и о чем свидетельствуют события современности{100}.

Ясное понимание политических задач дано И.Болотниковым:

«Армия вне партий, армия вне политики, она за закон. Вовлекать армию в политику — преступление. Она не должна принимать участия во внутренней политической борьбе своей страны: она громадная сила и мощь народа, она слишком грозна, чтобы примкнуть к той или другой партии. Ее не должны трогать бури: она остается политически бесстрастной и блеском штыков, сабель и пушек охраняет законный порядок и охлаждает пыл враждующих сторон»{101}.

В чем нуждается Армия? Она нуждается во внимании правительства, заботе общества, понимании интеллигенции. Нужды Армии ставятся в повестку дня тогда, когда о них знают. Понимание нужд Армии опирается на знание: «без знания своей армии не может быть никакого движения вперед, ибо только солидарная осведомленность о своих институтах может открыть своевременно их достоинства и недостатки. Не зная своей армии, мы можем лишь слепо верить в ее мощь, а потому и жестоко поплатиться за свою неосведомленность»{102}.

 

Политика и стратегия

Главный инструмент военной политики — стратегия , выраженная в форме военно-политической доктрины и сопутствующих ей военных планах, уставах, разработках, штатах и т.п. Живущие ныне поколения русских людей в неоплатном долгу перед предками. Более сорока князей, царей и императоров в тысячу с лишним лет создавали Россию. В их череде были правители слабые и неудачные, были искусные и гениальные. Недостатки одних на протяжении веков выравнивались деяниями других. Все вместе создали нашу Родину, ее мощь и красоту, ее культуру и величие — и мы, Русские, навсегда останемся их неоплатными должниками, пишет в своем труде А.Керсновский{103}

Стратегия — это инструмент государственной власти, основа национальной безопасности, щит от покушений на суверенитет, независимость и само существование государства и нации. Стратегия, как искусство, существовала в глубочайшей древности. Действия Александра Великого, Ганнибала, Юлия Цезаря были основаны на глубоком соображении средств, находящихся в распоряжении этих полководцев, с обстоятельствами, в которых они находились{104}.

Плутарх в своем труде «Наставлении о государственных делах» писал, что «политик должен подумать, как ему вести себя со своими врагами»{105}. В истории известны примеры разного решения этого важного политического вопроса. Так, Спарта, превратилась в вооруженных республику в соответствии с замыслом Ликурга{106}: образование вполне воинственной республики, составленной из свободных и равных между собою граждан-воинов, крепким телом, воздержанных, терпеливых, неспособных к изнеженности, мужественных, храбрых, исполненных презрения к богатству и жизненным наслаждениям, пламенной любви к отечеству, безусловной покорности и повиновения властям, и чистейшего воинского честолюбия, устремленного не к внешним завоеваниям, но к защите отечества{107}. Главной целью Солоновых законов в Афинах было создание войска из свободных гражданин, не обремененных столь тяжкими обязанностями, какие были в Спарте.

Римляне в своей стратегии поставили себе за правило: «Никогда не заключать мира искренне, а только для видимости. Уничтожив войска противника, разорять его чрезмерными налогами. Обрушиваться на победителя, истощенного войной, и вырывать у него плоды победы. Если два народа воюют между собой, поддерживать слабейшего, дабы занять выгоднейшее положение в споре. Разделять, чтобы властвовать. Предлагать мир на сходных условиях; а когда их примут, присоединять к ним другие, более тягостные. В договоры вводить выражения неясные, дающие место различным толкованиям. Давать полную свободу своей алчности и мерить добытую славу количеством золота и серебра, фигурирующими на триумфе. Присваивать себе сокровища покоренного мира»{108}.

По меткому выражению проф. В.Ключевского, мы начали учиться у наших западных соседей с пушки, а затем уже перешли к другим отраслям знания. Учеником и учителем был тот великий государь, про которого умный современник сказал: «одним словом, на что в России ни взгляни, — все его началом имеет, и что бы впредь не делалось, — от сего источника черпать будут» {109}.

Сила Петра Великого и результативность его деятельности имеет множество оснований, но главнейшее из них — стремление строить всю политику государства Русского во благо нации. «Государственная польза», «всенародная польза», «всеобщее благо», — вот цели, достойные по взглядам Петра лучших, благородных человеческих стремлений. Что же именно должно было по его понятиям составлять благо народа? Прежде всего доставление ему политического значения в среде других наций, силы и уменья постоять за себя в минуты столкновений, а для предупреждения последних — сближение с другими национальностями чрез возможно большее расширение мирных сношений с ними. Хотя Петр и полагал, что военное дело — первое из мирских дел, хотя он хотел сам быть и других видеть солдатами, но он все-таки не способен был отдаться политическим соображениям, а тем более завоевательным планам{110}.

Преобразования Петра Великого особенно плодотворны для русской армии потому, что принимая что-то извне, он заботился о строгом согласовании вновь вводимого с русскою жизнью, старался придать нововведению форму, понятную для русских людей, подготовленных царем для деятельности на всех ступенях военной иерархии{111}.

Петр умел извлекать уроки даже из собственных поражений, не боялся признаться в ошибках, но и не упускал случая исправить положение дел, как это было после поражения под Нарвой. Он умел определять время и место направления главного военного удара, как это имело место под Полтавой.

Г.Леер пишет: «Особенно важное значение Полтавы, как в материальном отношении, по тем средствам, которые с овладением могли быть приобретены Карлом, так особенно в нравственном, по тому влиянию, которое подобное событие могло произвести на умы населения Малороссии... Подготовка полтавского сражения в нравственном отношении началась задолго до дня достопамятной битвы: она началась, как мы видели, еще с нарвского поражения. В этом же отношении замечательно еще и то, что царь лично принял на себя распоряжение ходом боя, и достопамятны не немногие слова, с которыми он обратился к войскам и которые должны были потрясти душу каждого русского»{112}.

Если достопамятный пример Петра Великого внушает гордость, то события последующего времени вызывают недоумение и горечь. Конечно, фигуры, подобные Петровской, в истории не так часты, как хотелось бы. Но если природа не одарила верховного главнокомандующего такими талантами, как Петра Великого, то уж человек меньших талантов и способностей мог бы избежать крупных просчетов в стратегии, если бы был более внимательным к вопросам стратегии, согласовании политики и стратегии.

Буквально, сразу же после смерти Петра государственная политика оказывается в руках иностранцев. Если исключить из списка императоров послепетровского времени Екатерину Великую, то мы с горечью обнаружим действие политики не русской, реализующей не русские, а чужие интересы. Так, А.Керсновский, говоря о времени Александра I, пишет:

«Российской, русской политики в царствование Императора Александра I, можно сказать, не существует. Есть политика европейская (сто лет спустя сказали бы «пан-европейская») , есть политика вселенной — политика Священного Союза. И есть «русская политика» иностранных кабинетов, пользующих для своих корыстных целей Россию и ее Царя искусною работой доверенных лиц, имеющих на Государя неограниченное влияние (таковы, например, Поццо ди Борго и Мишо де Боретур — два удивительных генерал-адъютанта, заправлявших русской политиков, но за долгое свое генерал-адъютантство не выучившихся ни одному русскому слову) «{113}.

Русская Армия неоднократно в течение ХIХ — начале ХХ века расплачивалась своей благородной кровью за неудачную политику своей страны .

Главным пороком русской политики и стратегической мысли было самоуспокоение и благодушие в отношении военной опасности и планов вероятного противника, увлечение мелочами в ущерб обучения войск тому, что необходимо на войне, бездумное копирование чужих образцов и забвение идей русского национального военного искусства . Это слабое место не укрывалось от зоркого, холодного и беспощадного взора врага. Характеризуя армии будущих своих противников, германский генеральный штаб подметил невысокое качество наших крупных единиц. «В борьбе с русскими войсками, — заключал в 1913 г. его ежегодный рапорт, — мы сможем себе позволить действия, на которые не дерзнули бы с равноценным противником»{114}. «Политические и экономические условия учитывались поверхностно. Среди командного состава не было лиц, компетентных в разрешении этих вопросов. Уже после первых успехов и достижений выяснилось, что дальнейшего плана собственно не было»{115}.

Почему так произошло? Одна из главнейших причин, по нашему мнению, состоит в том, что вопросы стратегии были полностью подчинены вопросам политики, политики бездарной, недальновидной, порочной.

В то же время, интересы безопасности государства требуют, чтобы стратегия была относительно самостоятельной частью политики, а стратег (верховный главнокомандующий) мог пользовался достаточно большими правами и полномочиями.

Еще Сунь-цзы определит пять условий, определяющих победу: побеждает тот, кто знает, когда можно сразиться и когда нельзя; побеждает тот, кто умеет руководить и большими и малыми силами; побеждает тот, у кого сверху донизу существуют единые желания; побеждает тот, у кого полководец талантлив и государь не руководит им{116}.

Стратегия не должна идти на поводу бездарной политики: некомпетентность политика может разразиться национальной катастрофой, бесчисленными жертвами. Стратегический руководитель несет полную ответственность перед нацией по следующим позициям:

• Прежде и больше всего высшая стратегия отвечает за непринятие своевременных мер, до войны, включительно, к устранению опасностей, угрожающих извне государству или препятствующих полному удовлетворению его жизненных интересов. Затем уже следует ответственность ее за принятие войны. если она является не в достаточной степени целесообразными, или даже совсем бесполезными, для выполнения ее задачи, при условии, что она имела возможность их избежать.

• Весьма значительная ответственность ложится на высшую стратегию также за необоснованное уклонение от войн, за стремление, в случае возникновения соперничества в вооружениях, возможно его затянуть, по возможности отдалить кризис. Глубоко ошибочным и нерациональным следует признать такого рода стремление превращать острое соперничество народов, в предвидении вооруженного столкновения и кризиса, в хроническое «соперничество ради соперничества», в котором достигнутое превосходство в силах перестает быть средством, чтобы подчинить соперника своей воле, а становится самостоятельной, самодовлеющей целью.

В отношении подготовки к войне, высшая стратегия отвечает за создание для стратегии необходимой военной мощи, наиболее благоприятного исходного положения и, вообще, возможно более благоприятных условий для разрешения силой оружия поставленной на очередь задачи. Она должна принять все зависящие от нее меры к подготовке военных успехов.

• Столь же значительна ответственность высшей стратегии за полноту и целесообразность использования результатов войн для выполнения возложенной на нее задачи.

• При исключительной важности этой задачи, значительности средства, данного высшей стратегии для решения ее и тяжести ложащейся на нее ответственности, к лицу, на которое ляжет почетное, но в то же время и исключительно тяжелое и ответственное бремя ведения высшей стратегии государства, должны предъявляться исключительно высокие требования. Поэтому лицо, призванное к сему, должно пользоваться соответственной, сообразно предъявленным к нему требованием, полнотой власти в выполнении возложенной на него задачи. Сотрудничество всех государственных установлений и сознательное содействие всего народа должно облегчить ему выполнение возложенной на него задачи{117}.

В связи со сложностью задач стратегии и высокой мерой ответственности за реализацию ее задач, возникает вопрос о том, кому следует доверить руководство вооруженной силой.

 

Кому доверить Вооруженные Силы

В предисловии к книге П.Краснова Н.Головин справедливо отмечает, что ведение современной большой войны требует «вождей» , способных создавать и руководить «общественным мнением», а не только «вожаков», пригодных лишь для командования «толпой»{118}. Вождь, указывающий путь в землю неприятельскую, может приобрести их доверенность и повиновение только личною храбростью, особым искусством, выдающимися дарованиями.

Исторической иллюстрацией сказанному может служить пример назначения Главнокомандующим русскими войсками М.Кутузова{119} в 1812 г. Прибытие Кутузова встречено было армией, не доверявшей Барклаю-де-Толли{120} и смотревшей на него как на иностранца, которому интересы России были чужды, — с необыкновенным восторгом. Дух войск разом поднялся на неизмеримую высоту; все получили уверенность в близости долгожданного решительного сражения, а вместе с ним и победы над гордым врагом. Из уст в уста передавалась сложенная кем-то поговорка: «приехал Кутузов бить французов», а распространившаяся легенда об орле, парившем над головою вождя, по прибытии его к армии, способствовала проявлению еще большего энтузиазма»{121}.

М.Меньшиков, видя в 1908 г. развитие негативных процессов в Русской армии, советовал: «нужно поставить во главе армии, на посту министра — героя, военного генерала, а не штатского. Тут решительно необходимо знаменитое имя, уважаемое если не обожаемое всей армией. Явись сейчас Скобелев (допустим чудо) , с ним вернулась бы потерянная надежда, с ним взошло бы закатившееся солнце веры в себя»{122}.

Мы не задаемся целью дать анализ довольно большому ряду русских военачальников, а лишь отметим, что среди них было немало безвольных, несамостоятельных, но покладистых, готовых на любую уступку власти и мнению, представляемому аристократией, затем — политиканствующей интеллигенцией. Армия, не защищенная со стороны своего главного начальника, теряла не только в бюджете, но и в политическом весе и значении, потребном для того, чтобы к ней (Армии) в обществе относились с должным уважением и ценили ее за тот нелегкий труд, который она исполняет .

Совсем другое дело, когда интересы армии представляют перед государственной властью ее прямые и самостоятельные начальники. «Они знают неверное, в каком положении дело и что нужно. Тогда голос армии восходит без перерыва с самых оснований, от фельдфебеля до главнокомандующего и повергается перед верховным вождем государственных сил. Если боевые начальники могут ошибаться в современных военных вопросах, то они ошибутся на оттенок, а не на целый цвет. И, главное, при этом средства, отделяемые государством военному ведомству. будут распределяемы сообразно потребности: прежде не необходимое, потом на полезное, а не обратно»{123}.

На основании сказанного Р.Фадеев делает следующий вывод: «Вот почему, можно полагать, русской армии нужны вполне самостоятельные высшие начальники »{124}.

Благодаря гению Петра Великого, совершается коренное изменение воинского устройства и положения военного человека: он был признан слугою отечества  — его защитником и охранителем, а ограждение личной чести солдата, как сына отечества, становилось предметом заботы верховной государственной власти{125}. Любопытно, что даже в суровое военное время Петр Великий не изменил своему курсу и наказывал армии: «всех офицеров без воинского суда не арестовать, кроме изменнных дел; а за малые вины наказывать штрафом»{126}. Как жаль, что в последующем офицера стали рассматривать в качестве личного слуги, а не слуги отечеству. Если раньше чувство собственного достоинства четко проводило грань между государевой службой и лакейским прислуживанием, то впоследствии это благородное чувство власти старались искоренить всеми возможными способами.

В то же время «офицерство носит титулы и заветы рыцарства, оно дает государству особые клятвы», — справедливо замечает М.Меньшиков{127}. Его положение в государстве особое и, если в офицере не развито своеобразное сочетание чувства избранности и ответственности , то оно будет относиться к своему делу и долгу, как к обременительной обязанности, несущей только огорчения, невзгоды, лишения и т.п.

Уже Макиавелли советует правителю постоянно помнить, что между тем как низшие классы народа могут только бросить его, высшие могут не только бросить его, но и вступить в заговор против него. Следовательно, если нельзя рассчитывать с полной уверенностью на их дружбу, то необходимо лишить их возможности выступать в качестве врагов{128}.

Надо отметить, что основания к такому опасению есть: история и современность тому свидетельство.

Всеобщая нравственная испорченность и уродливое политическое значение войска в государстве при римских императорах , когда императоры содержали постоянное войско преимущественно для поддержания личной славы своей, они уже этим самым были принуждены даровать ему разные и большие льготы и преимущества, дабы приобретать и укреплять тем преданность его своей особе. Это естественным образом развивало в войске еще при триумвирах{129} семена необыкновенных высокомерия, требовательности и поползновений его. Следствиями того были насилия его, сначала — против своих же сограждан, а потом — и против самих императоров. И таким образом оно — орудие угнетения собственных сограждан и государства — вскоре соделалось повелителем самих императоров и стало, по прихотям и воле своим и из своекорыстных целей, возводить их на престол и низводить с него насильственною смертью их. Первый пример тому дали преторианцы  — эта главная язва римской империи, а их примеру последовали и легионы в провинциях. Главные начальники их присвоили себе высшие и почетные должности в государстве, и таким образом последнее подпало под чудовищное иго безграничного военного деспотизма войска — пример столь же исключительный и поразительный, сколько и многозначительный и поучительный в военной истории древних времен{130}.

Когда концентрация власти и усиление безнравственности идут рука об руку, законы утрачивают всякую цену и происходит то, о чем образно писал Дж.Дрэпер: «Истец должен был давать взятку, прежде чем затевать процесс. Общественное здание подвергалось тлению, разлагалось на части. Народ превратился в чернь, аристократия получила чисто демонический характер, столица обратилась в ад»{131}.

Ситуация становится трудно управляемой и правитель в отчаянии прибегает к самым негодным средствам: вступает в сделку с группой лиц или толпой. Раз политический деятель вступает в связь с толпой для приобретения власти и находится в зависимости от нее, нуждается в ее поддержке, то ему не легко отказать в удовольствии ее желаний или не повиноваться ее требованиям.

Римский император Константин{132} отлично знал, что составляло главную опору римской власти: его собственная история, после смерти его отца и провозглашения его императором иорскими легионами, заставила его понять, что для упрочения его династии и его системы необходимо ослабить эти ужасные полчища. По этой-то причине, желая отнять у будущего военачальника возможность сделать то, что было сделано им и столькими его предшественниками, он сократил число людей в легионе с 6.000 до 1.500 и даже 1.000. По этой-то причине он открыл для честолюбцев менее опасное поле действий»{133}.

Власть, создающая и снабжающая вооруженную силу, стремится обезопасить себя при помощи длительного послушания, подчинения и повиновения, и этим самым сама должна превратиться из грубого насилия в идеологически организованные отношения господина и его подчиненного. «А для этого нужна особая идеологическая надбавка ..., снабжение его такой мотивирующей и определяющей силой, которая более или менее надолго обеспечила бы нужный эффект»{134}.

Суть этой деятельности, по меньшей мере, в двух ее составляющих. Одну из них М.Меньшиков выразил так: « Офицеры в страшные дни, когда изменяет мужество народное, являются носителями духа нации»{135}.

Второй компонент «идеологической добавки» в том, чтобы средствами духовного воздействия обеспечить правильную роль армии в обществе, исключающую бонапартизм, преторианство, попытки дворцовых переворотов, путчей и т.п.

«Внутри государства армия прежде всего опора существующего режима, она же, в значительной мере, воспитательница нации. В силу этого вопрос о политическом обладании армией , об ее внутренней верности режиму и о том, чтобы армия знала, понимала и сочувствовала творчеству своего правительства, составит первейшую заботу власти »{136}.

Если же военачальники чувствуют неуверенность своего положения, подозрительность своего правительства, то они «видят себя вынужденными прибегать к политическим покровителям, чтобы продвигаться по службе или афишировать свою преданность к какой-либо партии»{137}.

В русской военной истории есть немало поучительных и печальных примеров взаимодействия власти и армии, стремления власти завоевать и обеспечить лояльность военного сословия. Так, Иван IV Грозный заложил основание поместной системы и образовал многочисленный военно-служилый класс. Убивая сотни и тысячи людей, отбирая у них земли и вотчины и отдавая их опричникам, государственная власть создает вооруженную силу, военный класс, орудие террора, от нее исключительно зависящий.

Во времена Петра Великого использование гвардейский офицеров на административном поприще в годы преобразований приобрело широкий размах. Привлечение офицеров к выполнению сугубо гражданских поручений объяснялось прежде всего отсутствием необходимых кадров: все наиболее деятельное и инициативное, чем располагало правящее в стране сословие, весь его цвет был привлечен на службу в армии. Эта часть дворянства прошла соответствующую выучку в армии, научилась повелевать и подчиняться. Офицерский корпус, выпестованный Петром, являлся, кроме того, едва ли не самым ревностным сторонником всех его начинаний. Административной практике первой четверти ХVIII в. известны многочисленные розыскные канцелярии во главе с гвардии майорами, которым Петр поручал расследование дел по казнокрадству, взяточничеству, злоупотреблениями властью и прочими преступлениями, совершаемыми высокопоставленными вельможами...{138}

Сторонникам жестких мер по отношению к армии, необходимо осмыслить явления в Русской армии эпохи Екатерины II. Екатерининская армия, была по ходячему мнению, была без дисциплины. А между тем она совершила в ее время славные походы, и едва ли не было именно ее царствование расцветом русского могущества с даровитыми полководцами и терпеливыми солдатами, чудо-богатырями. Прежде всего, следует отметить, что Императрица вообще сравнительно редко ошибалась в выборе своих помощников, а при этом условии, ее система, — полного доверия и мощи исполнителю, была как раз на руку талантливым людям, получавшим широкое поле для развития своих сил и способностей. Далее, самая Императрица всегда бодрая, живая, энергичная, не унывающая при самых тяжелых обстоятельствах, сумела и в армии влить тот же дух бодрости, энергии и веселья. «Римляне никогда не считали врагов, а только спрашивали, — где они?» писала она Румянцеву на его донесение о превосходстве сил турок и результатом этих слов явилась блестящая Кагульская победа, одержанная I7-ю тысячами против полутораста {139}.

Николаевская армия, тоже по ходячему мнению, была совершенством в смысле псевдо-дисциплины. А между тем русская армия потерпела после тридцатилетнего экзерциргаузного режима обидную для всякого русского и в особенности для военного русского неудачу в Крымской кампании{140}.

В этот же период власть, напуганная восстанием декабристов предприняла ряд мер, правда, больше формального характера: запретило офицеру обращаться к политике. При производстве в офицеры давалась подписка следующего содержания (текст ее так и оставался неизменен до 1917 г.) : «18.. года.. дня. Я, нижеподписавшийся, даю сию подписку в том, что ни к каким масонским ложам и тайным обществам, Думам, Управам и прочим, под какими бы они названиями не существовали, я не принадлежал и впредь принадлежать не буду, и что не только членом оных обществ по обязательству, чрез клятву или честное слово не был, да и не посещал и даже не знал об них, и чрез подговоры вне лож, Дум, Управ, как об обществах, так и о членах, тоже ничего не знал и обязательств без форм и клятв никаких не давал». Даже после манифеста 17 октября 1905 г. всем офицерам и военным чиновникам запрещалось быть членами политических партий и организаций, образованных с политической целью, и присутствовать на собраниях, обсуждающих политические вопросы, а также вообще «принимать участие в скопищах, сходках и манифестациях, какого бы рода они ни были». Эти правила распространялись и на отставных офицеров, имеющих право ношения мундира. Офицерам запрещались также публичное произнесение речей и высказываний политического содержания. В обществах неполитического характера офицеры могли состоять с разрешения начальства. Поэтому в политике офицеры, как правило, стремились не участвовать и не могли быть ее самостоятельными субъектами{141}.

Такие установки правительства пагубно сказались на политическом образовании офицеров и были одной из причин растерянности офицерского корпуса в ходе событий февраля-октября 1917 г. Политическое размежевание офицеров стало возможным лишь как следствие их политического невежества, а их практические действия нередко определялись сложившейся политической конъюнктурой, а не идейными позициями: в частности, стремление в смутное время «всплыть» наверх. Интересное явление послепутчевого периода 1991 г.: вчерашние незаметные офицерские личности, набравшие очки на (или около) «августовской победы», попытались стать «заметными» фигурами: обрели «голос» и осанку, чуть ли не цыкали на ничем не запятнавших себя военачальников, а те едва ли не щелкали перед ними каблуками{142}.

Конечно, взаимоотношения власти и армии не ограничиваются «протокольными» и парадными церемониями, но и они имеют немаловажное значение. Многие наши цари и императоры публично демонстрировали свое единение с армией. Даже последний император Николай II в дни рождений и тезоименитств (именин) членов царской семьи, а также в годовщины восшествия на престол освобождал все воинские части от занятий и учений. Члены царской фамилии были шефами многих полков, присылали поздравления или лично участвовали в полковых праздниках, одаривали подарками офицеров и солдат{143}. В Великобритании в день рождения королевы перед ее дворцом проводится военный парад, на котором обязательно присутствует королева. Члены королевской семьи посещают воинские части, в том числе и корабли ВМС, где также проводятся торжественные парады и построения. В британских военно-морских силах это одна из наиболее почитаемых традиций{144}. Если этой традиции придают весьма важное значение, то она того стоит.

Чаще всего, однако, власть русская, не церемонилась с офицерством: изматывала муштровкой, сажала на «голодный» паек, притесняла светлые умы, изгоняла из рядов армии талантливых военачальников и т.п. Все это делалось, как казалось представителями власти, чтобы обезопасить трон. На самом деле, из основания трона изымался главный крепящий ее блок — офицерство.

Трагедию русской государственности в 1917 году можно было бы предвидеть и упредить, если бы правительство позаботилось бы о русском офицерстве. Фактически произошло то, что имело место в Египте при правлении Рамсеса II {145}: загнанный, заплеванный и нравственно початый офицер отказывался от службы, бывшей его злой мачехой, он уже не хотел мешаться в то дело, в котором его на каждом шагу ожидали оскорбления, насмешки и побои и охотно предоставлял правительству ведаться с врагом как он знает. Угасло офицерство, угас и Египет. {146} Страна фараонов нагляднее, чем все остальные монархии древнего Востока доказала, что при чудовищном господстве тунеядного чиновничества, духовная энергия офицерства почти сводилась на нет, а отлетевшая душа последнего увлекла в глубокую пропасть и все национальное здание, заботливо сооружаемое фараонами древнего царства{147}.

Интересы Отечества требуют оградить офицерства от произвола невежественной власти. Сделать это можно лишь посредством воспитания высокой политической культуры офицерского корпуса .

 

Политический характер офицерского образования

Суть политического образования офицерства в том, чтобы научить офицеров правильно понимать свою миссию в обществе, долг перед Отечеством, суть происходящих политических событий и непоколебимую верность законной власти.

Цицерон говорит, что оратор должен быть ознакомлен со всеми предметами человеческих сведений. Ежели это справедливо, то какими же необыкновенными способностями необходимо обладать тому, который управляет людьми большей частью необразованными, в самых затруднительных обстоятельствах, который должен побуждать их к перенесению трудов и лишений, превышающих физические их силы, к пожертвованию самой жизнью!{148}

Роль политического образования офицерского корпуса обусловливается следующими обстоятельствами:

• во-первых, армия является инструментом власти; душа армии — офицерский корпус — не может блуждать в политических потемках: он должен быть политически просвещен и сопричастен к тем государственным задачам, которые решает власть; офицер должен быть активным носителем государственной и национальной идеи;

• во-вторых, политическая подготовка войны, политический аспект самой войны, требуют высокой политической квалификации не только высшего командного состава, но и рядового офицерства;

• в-третьих, сама война, как сложное моральное, политическое, физическое и военное испытание требуют от офицера не только развитых стратегических и тактических навыков, но и умения управлять и направлять энергию масс на достижение победы; без правильной идеологии справиться с этой задачей невозможно{149};

• в-четвертых, попытки политических партий использовать офицерство в борьбе за власть, требуют от офицеров не только политической бдительности и стойкости (к соблазнам и искушениям) , но и высочайшей политической прозорливости, умения за действиями отдельных партий, групп и лиц видеть общее благо государства, не упускать из виду вопросы национальной безопасности.

• в-пятых, офицерство (не генералитет только) следует рассматривать, как важнейших резерв государственных людей.

Следует признать тот факт, что вторжение в сферу высшей политики со стороны («чужаков») всегда считалось делом опасным. От Плутарха известно, что, находясь в Азии, Александр Македонский узнал, что Аристотель обнародовал в книгах некоторые из своих учений, которые он преподносил только ему. Тогда он написал своему учителю раздраженное письмо, текст которого гласит:

«Александр Аристотелю желает благополучия! Ты поступил неправильно, обнародовав учения, предназначенные только для устного преподавания. Чем же будем мы отличаться от остальных людей, если те самые учения, на которых мы были воспитаны, сделаются общим достоянием? Я хотел бы превосходить других не только могуществом, сколько знаниями о высших предметах. Будь здоров.»{150}

Вообще, принято считать, что существует некая «норма знаний», приличествующая (предназначенная) для определенного круга лиц; что излишняя образованность людей «подлых» званий лишь вредит общему порядку. Верно однако то, что знание способно раскрыть глаза человеку и научить его видеть мир глубже, полнее и разностороннее . Разве хуже станет мир, если современный учитель последует совету М.Монтеня{151}:

«Пусть наставник расскажет своему питомцу, что означает: знать и не знать; какова цель познания; что такое храбрость, воздержанность и справедливость; в чем различие между жадностью и честолюбием, рабством и подчинением, распущенностью и свободой; какие признаки позволяют распознать истинное и устойчивое довольство; до каких пределов допустимо страшиться смерти, боли или бесчестия, какие пружины приводят нас в действие и каким образом в нас возникают столь разнообразные побуждения, ибо я полагаю, что рассуждениями, долженствующими в первую очередь питать его ум, должны быть те, которые предназначены внести порядок в его нравы и чувства, научить его познавать самого себя, а также жить и умереть подобающим образом»{152}.

Офицер не может быть политическим невеждой: это слишком дорого обходится государству.

В подтверждение изложенному выводу можно было бы привести множество примеров из истории неудавшихся последних войн Российской империи. Ограничимся некоторыми оценками уроков русско-японской (1904–1905 гг.) и 1-ой мировой войн.

Старший командный состав Русской армии после поражения в войне с Японией был глубоко потрясен и подавлен военной катастрофой: устои, казавшиеся незыблемыми, разрушились, переучиваться было поздно. Русский военный гений жил и проявлял себя где мог и как мог. В то время, как средние и младшие начальники принялись за возрождение подорванной русской военной мощи, быстро и плодотворно проработав весь горький опыт потерянной кампании, старшие начальники заразились психологией уныния: в эту упадническую пору проявление творчества не ценилось людьми на творчество не способными{153}.

Политическая и духовная болезнь высшего командования дала себя знать и в годы 1-ой мировой войны в целом ряде уродливых явления, о чем компетентно писал генерал В.Драгомиров:

«Не было лишено командование честолюбия и тщеславия, заставлявших преследовать цели, не имевшие военного значения, исключительно в видах заслужить расположение общественного мнения. И чем меньше было действительных успехов, тем чаще преследовались подобные цели. Такие стремления вели к тому, что ценилась не доблесть, а успех. Это развивало очень опасную тенденцию в армии гоняться за легким успехом, преувеличивать его, а при отсутствии даже прибегать к фальсификации... Главное командование не умело различать преданных делу от преследовавших личные цели. Оно ценило не доблесть, а успех. За последним гнались преимущественно в его легких формах, ибо серьезный успех всегда связан с риском неудачи. При отсутствии успеха не останавливались перед его фальсификацией. Ложь считалась дозволенной и на ней часто основывались репутации. К имевшим мужество говорить горькую правду относились неблагосклонно»{154}.

Сказанному есть вполне ясное объяснение, содержащееся в труде Дж.Дрэпера: «Невежество и низменные интересы пользуются удобным случаем и налагают такое бремя на человека, что и тысячелетняя борьба не в состоянии справиться с ним. Из всех обязанностей просвещенного правительства наиболее важною является обязанность вступить в союз с философией в критический момент, который переживается обществом, претерпевающий такой глубокий переворот в своих мнениях, какой происходит в том случае, когда отбрасывается старая религия и принимается новая; это самая важная из обязанностей правительства, потому что она тесно связана с тем, что переживает все временные интересы»{155}.

К сказанному нужно добавить призыв М.Меньшикова: «ищите честных людей , остальное все приложится»{156}.

Политическое образование офицерства включает целый ряд важнейших составляющих — прежде всего установку (взгляд, позицию, отношение) на принципиально важные в политическом и военном плане вопросы.

 

1. Первый из них — отношение к союзникам .

Здесь, видимо, следует признать ряд реалий, которые, к сожалению, имели место, а именно:

• Мы должны все время помнить, что окружены врагами и завистниками, что друзей у нас нет... Да нам их и не надо при условии стоять друг за друга. Не надо и союзников: лучшие из них предадут нас. — «У России только два союзника: ее Армия и Флот», — сказал Царь — Миротворец{157}.

• С кем Россия не заключит союз и как победоносно ни будет действовать в этом союзе, за нею останется лишь тот выигрыш, который она успеет совершенно закрепить во время войны....Мы стоим одни, без надежды на снисхождение{158}

• Наша историческая сила в громадном сочувственном народонаселении, окружающем юго-западные пределы России. Наша слабость в том, что мы вчера лишь сознали своеродство с десятками миллионов пограничного населения и не только еще не овладели нравственно сочувственною стихиею, но едва начинаем понимать значение предстоящего нам нового, вероятно, последнего перелома в русской истории{159}.

• Выгода России — вот единственный критерий, которым следует руководствоваться в сношениях с иностранными державами{160}.

Все сказанное означает: нам следует надеяться на собственные силы, рассчитывать только на самих себя. Следовательно: источники военной мощи и духовной силы надо искать в своей стране, в неиссякаемом русском духовном достоянии.

2. Отсюда — второй компонент политического образования русского офицерства — патриотизм, национальная гордость и чувство национального достоинства. Другими словами: всецелая и мощная опора на наш национальный компонент.

Издревле люди черпали вдохновение, силу и могущество в своей среде. Так, греки почитали в Гомере{161} основание своей духовной жизни, «образцом и началом, как океан для всех рек и источников»; он был кладезем национального сознания , из которого постоянно почерпало новые силы в борьбе с варварством; его произведения считались неисчерпаемым источником идей, воззрений на жизнь и природу, даже ученых познаний{162}. Национальный фактор вдохновил к великим переменам в военном искусстве времен Наполеона. Боец идейный , совершенно противоположный бойцу без национальной идеи, без всякого идеала, движимому одной корыстью, привел к совершенно противоположным формам стратегии и тактики. Полное доверие к бойцу есть основной мотив всего военного искусства эпохи революционных войн: отсюда возможность расчлененного боевого порядка, стремление к наступлению, чего раньше не было{163}.

В войнах XIX века главной двигательной силой борьбы является национальное начало . Один только беглый взгляд на историю XIX столетия показывает, какое громадное значение для приведения в движение народных масс получает национальный принцип.{164}.

Опыт пережитых войны заставляет ныне все прогрессивные государства строить свою вооруженную силу на воспитании в подрастающем поколении чувства глубокого патриотизма. Наш же, русский, опыт указывает нам, что мы нередко упускаем из вида наши национальные особенности, а потому не можем никогда ни воспользоваться преимуществами своего народа и страны, ни устранить некоторые недочеты .{165}

Как любой другой народ, мы, русские, имеем свои национальные особенности — хорошие и плохие. Нам надо знать о себе следующее:

• У нас — первые движущие силы любовь и вера. Без любви русский человек становится лентяем и мотом, пассивно прозябающим существом; без веры — русский человек становится безразличным резонером, пустым и вредным разговорщиком.

• Чтобы действовать, русский человек должен твердо поверить во что-нибудь, пусть — в ложное или дикое, хотя бы в то, что «всякая вера нелепа и всякая любовь вредна»; тогда из него выйдет, по крайней мере, активный нигилист или воинствующий безбожник.

• Ум и воля приводятся у русского в движение любовью (или соответственно, ненавистью) и верою. Поэтому русское национальное воспитание должно непременно обращаться к иррациональной глубине инстинкта, к страсти человека, к его живому и глубокому чувству, — чтобы разбудить чувствилище человека духовным содержанием, чтобы ранить, пленить, влюбить душу в Божественное, в Бога на небесах или в божественное обнаружение его на земле, а лучше всего — в оба эти предмета{166}.

Мы, естественно, отдаем себе отчет в том, что приведенная характеристика неполна; но делаем это из одного побуждения — обозначить проблему для дальнейшего изучения и конкретизации.

Характер каждого народа тоже кладет свой отпечаток на его военное искусство и что пригодно для одного, может не годиться для другого народа. Это часто забывается практиками военного дела. Наше военное искусство почти никогда не уступало западноевропейскому, а весьма часто шло впереди, давало направление, новые идеи в области тактики и стратегии, которые от нас воспринимались в Европе{167}.

Применительно к военному делу, справедливо звучат и слова И.Ильина:

«...Механическое заимствование у других народов сулит нам добра меньше, чем когда-нибудь; и только те из нас, которые потеряли живое чувство России или, может быть, никогда не имели его, которые не видят, а, может быть, никогда не видели, ее своеобразную проблематику (духовную и религиозную, психологическую и национальную, политическую и хозяйственную) могут думать, что Россия спасется какой-нибудь слепою формою западничества»{168}.

Русская армия искони была школой русской патриотической верности, русской чести и стойкости. Самое воинское звание и дело заставляет человека выпрямить хребет своей души, собрать свою распущенную особу, овладеть собою и сосредоточить свою выносливость и мужественность. На нашей национальной почве возросли такие военные гении, как Петр Великий, Румянцев и Суворов, такие выдающиеся полководцы, как Кутузов и Скобелев, такие талантливые генералы, как Меньшиков, Вейсман, Репнин, Багратион, Гурко, Радецкий, Кондратенко и многие другие, и такие военные мыслители, как Леер и Драгомиров. Эта блестящая плеяда русских деятелей оставила нам громадное богатство в области военного искусства, и их деяния представляют неисчерпаемый источник для уразумения истины и приобретения познаний в военном искусстве. Не нужно только этот чистый и могучий источник засорять чуждыми нам наслаждениями, способными лишь вопреки природе русского человека, водворять у нас господство формы и шаблона{169}.

Ныне бороться за Россию и победить могут только люди, воспитавшие и закалившие в себе национальный духовный характер {170}.

Особенности влияния национального фактора на людей и военное дело вызывают к жизни и практической реализации требований важнейшего принципа — принципа природосообразности. Суть этого принципа: все развитие личности необходимо строить на базе и с учетом национальных, возрастных, физиологических и психологических особенностей, в естественных условиях и сообразно общим и индивидуальным законам развития человека.

3. Третий компонент политического воспитания офицерства — духовное воспитание , основанное на идеях (канонах) отечественной религии, патриотической культуры и объективной отечественной истории.

Вопросы религии чрезвычайно важны для государства. П.Режепо в своей «Статистике генералов» пишет: «Я в этом случае безусловно согласен с Макиавелли, что распространение основ веры должно быть поставлено выше всех прочих государственных заслуг.... С точки зрения отвлеченной философии быть может все религии равны, но с точки зрения военной науки дело обстоит совершенно иначе. Дело в том, что в большинстве случаев принадлежность к известной религии дает тон и политическим воззрениям »{171}

Военная организация получает со стороны религии огромную поддержку — за полководцем стоит авторитет Бога; мужество воинов усиливается учением о загробном мире и воздаянии павшим в бою за «други своя»{172}.

Но духовное воспитание — это не только воспитание религиозное. Это — воспитание духа, духовности, как средствами религии, так и посредством обращения к достижениям национальной культуры, национальной истории.

Недостаточность опыта мирного времени придает особое значение вековому опыту, занесенного на скрижали военной истории. «Военная история играет огромную роль в образовательном и воспитательной отношении, как для нижних чинов и офицеров, так и для юношества, подготавливающегося к офицерскому званию. Изображенные в ней геройские подвиги, особенно отечественные, возвышают дух, воспитывают чувство долга и самоотверженности, вызывают желание им подражать», — свидетельствует автор статьи «Военная история» в «Военной энциклопедии»{173}.

Роль духовной закалки офицера определяется двумя обстоятельствами: во-первых, сам офицер должен быть закален настолько, чтобы смог превозмочь все трудности походной и боевой жизни; во-вторых, он призван быть духовным наставником своих подчиненных. Специфику же последнего, очень правильно подметил Е.Месснер: «Священник, офицер, педагог, литератор, политик формируют душу народа. Отличие офицера от прочих четырех воспитателей состоит лишь в том, что те учат, как достойно жить для родины, а он учит, как достойно умирать за родину»{174}.

На помощь офицеру в этом трудном и необходимом деле должны были бы придти все институты государства: семья, школа, наука, культура, средства массовой информации, церковь и т.д. Но...

«Нам, офицерам, не на кого надеяться в деле поднятия военного духа армии {175}, — с горечью писал в 1910 г. В.Короткевич. Откуда взялся такой пессимизм? Почему от Армии отвернулась интеллигенция?

Австрийский генерал Бенедек{176} обратился в 1860 году к войскам со следующими словами: «Откуда исходят... затруднения, и кто противится успеху великого дела? Извне — от враждебных правительств, от находящихся под их покровительством и без устали работающих революционеров все стран... Изнутри — от адвокатов и докторов без практики, честолюбивых и алчных журналистов, недовольных профессоров и учителей..., от мелкого запутавшегося в долгах дворянства, для которого сам господь Бог не сумел бы написать желанной конституции, избавляющей от задолженности. Только изменники, люди с нечистыми намерениями и часть так называемого интеллигентного пролетариата агитирует против нашей конституции...»{177}

Если под влиянием Петра Великого создается целая литература в защиту военных реформы, произносятся проповеди политического характера, пишутся целые трактаты{178} и проч., то в позднейшее время в русском обществе наблюдаются иные картины, явившиеся следствием так называемой партийности и доктринерства . Суть проблемы образно и четко указал А.Керсновский: «Русский «общественник» — все равно кто... — твердо верил в непогрешимость своих партийных догматов. Вне партии для него ничего не существовало. Не партия служила интересам страны, а страна должна была служить интересам партии. Если программа расходилась со здравым смыслом, то виноват был здравый смысл и требования жизни. Партийная же программа при всех обстоятельствах оставалась непогрешимой. Доктринерство общественности вытекало из ее неопытности в государственном строительстве. Все свои познания в этой области она черпала из иностранной парламентской практики, наивно считая западноевропейский парламентаризм верхом совершенства и мечтая подогнать пот те же образцы и Россию. Во всеоружии своих теоретических познаний, передовая русская общественность сгорала властолюбием»{179}.

Партийность и доктринерство русский интеллигент распространил и на военную область. В политизации офицеров русской армии различные партии видели возможность найти пути для воздействия на эту часть общества и армии с целью нейтрализации или привлечения части офицерского корпуса на свою сторону в революции{180}. Под особый прицел была взята группа влиятельных генералов: обманутые расчетливыми политиками военачальники сыграли роль позорную и жалкую. Лично для себя они, правда, никакой выгоды не искали. Возомнив себя «общественными деятелями», обрадованные возможностью примкнуть к элите общества и превратно понимая «благо» России, они изменили своему главному назначению — быть опорой законной власти.

Горе аристократии, если она забывает свое высокое призвание — быть светом миру и солью земли {181}. Эти слова М.Меньшикова не грех напоминать каждый раз русской интеллигенции, когда она вновь пытается «разыграть» в свою пользу «военную карту».

Мы не ставим целью в полной мере раскрыть указанную тему, а лишь на примере покажем пагубность конъюнктурных действий политиканства в военных вопросах.

Древние греки одевали дезертиров в постыдное платье, брили им половину головы и в таком виде выставляли в течение трех дней на торговой площади. За беглого спартанца, как человека бесчестного, не могла выйти замуж ни одна девушка. Древние германцы вешали дезертиров на дереве как изменников, обрезали нос, уши, язык, выкалывали глаза. В России со времени Петра Первого беглецов наказывали кнутом, шпицрутенами, ссылкой в каторгу, смертной казнью. И всегда, и везде мирская и церковная мораль клеймила дезертирство несмываемым позором. «Побойтесь бога, — заклинает читателей один из публицистов «Московских новостей», — кто готовится на нас напасть?» Автор публикации в «Красной звезде» А.Хорев делает серьезный вывод: «так постепенно вершится самое, может быть, рискованное из всех возможных разоружений — морально-психологическое. А безоруженый, если и не дезертир, то все одно — плохой в поле воин {182}...

Как следует относиться к пропаганде пацифизма? Ответ на этот вопрос мы найдем у А.Куропаткина: «... при необходимости существования постоянной русской армии и вероятности новых для нее боевых испытаний, все антимилитарные влияния, подрывающие дисциплину, уничтожающие воинственность и стремление к подвигу, подрывающие религиозность, любовь к Царю и Родине должны быть признаны гибельными для русского народа и русской армии »{183}.

Кадровая политика

Вопрос о кадрах — вопрос политический : об этом свидетельствует вся история военного дела.

Особенно ярко кадровый вопрос приобрел политический характер при Морице Оранском{184}. До него капитан являлся вождем и передовым бойцом своей роты. Вне боя занятий не было ни у начальников, ни у солдат. В лагере царило вино и азартные игры, которые занимали досуги. Учила молодого солдата исключительно рутина — лишь постепенно он перенимал сноровки ветеранов. Теперь от офицера требовались знания : латынь, чтобы получить возможность изучать искусство древних, математика и техника, чтобы руководить атакой и обороной крепостей... Новое направление вызвало, разумеется, протесты поклонников рутины... Но эта оппозиция была сломлена. Характер корпуса офицеров начал изменяться. Авантюристы стали исчезать. Представители образованных и господствующих классов перестали презирать военную службу и постепенно начали наполнять ряды командного состава. Нельзя преувеличивать значение требования учености — латыни и геометрии, выдвинутых Морицем Оранским, но решающее значение получило постепенно растущее требование от офицеров иметь «des sentiments» — сознание принадлежности к господствующему в государстве классу {185}.

Мориц Оранский применил все свое политическое искусство, чтобы убедить генеральные штаты аккуратно рассчитываться с армией. Каждый I0 дней, без малейшего опоздания, солдаты его армии получали свое жалованье. Чтобы избежать выдвижения людей, сильных политической протекцией, но мало опытных в военном деле, Мориц Оранский ввел, как правило, требование — выслужить ценз — отбыть три года в должности, чтобы получить права производства и назначения на очередную высшую должность. Начало чинопроизводству было положено {186}.

И все же еще долгое время имело место иное положение. Симплициссимус , сатирик ХVIII века, изобразил военную иерархию в виде дерева, на нижних ветвях которого сидят солдаты, а несколько повыше — унтер-офицеры. Далее шел обнаженный ствол, совершенно гладкий и столь чудесный, что ни мужество, ни искусство, ни образование не позволяли пролезть по нему от нижних ветвей к верхним. Верхние ветви были заполнены обер- и штаб-офицерами и генералами; попасть на вершину можно было лишь при условии, что сидящий там родственник опустит вниз лестницу{187}.

Прорывом к лучшему следует считать решение Петра Великого о введении в действие Табели о рангах (1722 г.) . Великий информатор исходил в своих действиях из следующей идеи: на всякого члена общества для блага целого должна быть возложена какая-нибудь работа, будет ли он совершать далекие походы, будет ли он строить корабли, рыть каналы, пахать землю, отыщет ли руду, построит ли завод, переведет ли книгу, будет ли заведовать распорядком и сбирать денежную казну, только труд, непременно труд. На знатность рода. на породу не следует обращать внимания. Чем больше труда положит член общества в свое дело, тем больше знаний и честности покажет он, тем высшее место он займет в обществе{188}.

Путем целого ряда мер царь стремился облечь чувство чести в осязательную для войск форму . Такое значение должны были иметь: исключение со службы порочных членов; введение в систему наказаний лишения чести; неприем на службу осужденных за воровство; освобождение солдат от обязанности приводить в исполнение наказания над своими товарищами (в каждой роте для этого имелся особый «профос») ; требование, чтобы труд солдата не был употребляем в частную пользу и для унизительных робот; требование от начальников человеческого обращения с солдатами; выделение чинов, не несущих боевой службы, в особую категорию («вне полкового списка») ; и, наконец, личный пример царя, бывшего во всех случаях действительно первым солдатом и подававшего пример беспрекословного подчинения начальнику{189}.

Следующее новшество в кадровой политике Петра — введение баллотировки, которая осуществлялась следующим образом. Штаб и обер-офицеры полка, в котором открывалось производство, собирались все вместе, читали имена представленных в следующий чин, рассматривали заслуги, отличия их, познания в науках, и клали в общую кружку избирательные и неизбирательные баллы. Число баллов отмечалось председателем в особых списках против каждого баллотируемого кандидата. Списки представлялись Государю, и он обыкновенно награждал чинами получивших более баллов. Но если Государь при баллотировке замечал пристрастие, излишнюю благосклонность или строгость товарищей, то приказывал вновь производить баллотирование, сам являлся в собрание и объяснял свое мнение касательно баллотируемого{190}.

Результаты кадровой политики Петра Великого, в этой части, имели весьма положительные последствия. Ему удалось переломить политику местничества , согласно которой еще с древней Руси было установлено право считаться по старшинству родов. По понятиям, глубоко вкоренившимся в народном мировоззрении о родовой чести, честь лица состояла не во внутреннем, нравственном достоинстве, не в доблести, честности, благородстве души и чистой совести человека, но исключительно во внешней форме, в принадлежности лица к известному роду, предки которого когда-то, ранее или позже, занимали известное положение в княжеской дружине и в царской службе{191}. Местничество сильно стесняло личность, не давая ей возможности проявиться, выдвигая породу в ущерб дарованиям, и вело к тому, что во главе войск обычно становились люди, высокие по «отечеству», но часто совершенно неспособные. Хотя формально в 1682 г. местничество уничтожено, но его рецидивы сказывались и в первые года правления Петра I.

Петр же, покончив практически с местничеством, добился коренного изменения офицерского состава русской армии. Типичной фигурой стал молодой человек, служащий не по необходимости, а из чести и уходящий в отставку в обер-офицерских чинах после нескольких лет службы. Вследствие постоянных войн продвижение по службе шло в целом достаточно быстро, офицерский состав заметно помолодел, и довольно часто первые штаб-офицерские чины человек получал после 6–7 лет службы, в возрасте 25–26 лет. Вполне обычным явлением было производство в полковники и даже генералы офицеров, которым не исполнилось и 30 лет. Благодаря постоянному обновлению корпус офицеров в это время играл наиболее заметную роль в русском обществе. Практически в любой культурной семье кто-либо из ее членов служил офицером, и вообще доля лиц, когда-либо имевшей офицерские чины, среди образованной части населения была тогда наивысшей. Не случайно именно этому периоду мы обязаны тому образу офицера, который сложился в русской классической литературе{192}.

Пример Петра Великого свидетельствует о том, как велико значение правильной кадровой политики и какие положительные результаты она дает в конечном итоге.

И, тем не менее, приходится удивляться (и огорчаться, одновременно) тому, что урок, преподанный Великим реформатором, не оказался усвоенным последующими правителями России. В изложении допущенных ошибок, мы не будем придерживаться хронологии, а лишь укажем на те изъяны, которые имели место.

После известных декабрьских событий (1825 г.) было определено (?) , что образованный русский человек чрезвычайно легко поддается влиянию радикальных политических теорий. Отсюда на военной службе начали отдавать решительное предпочтение немцам: в 1862 году подпоручиков-немцев было всего 5, 84%, а генералов — 27, 8%. Таким образом, немец, как политически более надежный элемент, продвигался по службе в пять раз успешнее, чем русский; это продвижение, в зависимости от принадлежности к немецкой национальности, являлось более успешным, чем от получения военного образования; получивших военное образование подпоручиков было 25%, а генералов — 49,8%. Эта карьера, которую немцы делали, опираясь на свою реакционную твердость, явилась одной из основных причин последующих недовольств армии и военных неудач России{193}.

Политическая благонадежность и при Александре II{194} по-прежнему расценивалась много выше боевой пригодности. О состоянии генералитета можно судить по письму генерала Циммермана, командовавшего ХIV корпусом, к Милютину от 28 июля 1877 г. В очень мягких выражениях Циммерман так характеризует своих начальников дивизий: «командуют генералы, идущие в первый раз на войну», один из них «не имеет почти никаких сведений и вообще недалеких способностей», другой — «человек неглупый, но нерешительный», третий — «мало знает пехотную и артиллерийскую часть»{195}.

Другими словами, высший командный состав, т.е. руководящее звено армии, стало формироваться только по политическим соображениям, не принимая во внимание духовные и профессиональные качества высших военных начальников.

Непродуманной и вредной мерой правительства следует считать стремление раздвинуть рамки офицерского корпуса, облегчить проникновение в офицерские ряды людей, не соответствующих требованиям офицерского звания. По справедливой оценке С.Волкова, при всяческом искусственном увеличении численности офицерства его качественно-культурный состав стремительно ухудшается за счет лиц, не соответствующих социальным функциям офицерского звания (а лиц, отвечающих этим требованиям, в обществе всегда имеется ограниченное количество) . И в общественном сознании офицерство (а с ним и профессия, как таковая) стремительно теряют престиж . Это, в свою очередь, делает еще более затруднительным пополнение офицерского корпуса достойными людьми и приводит к деградации офицерства, а с ним в конечном счете и всей армии{196}.

Роль офицеров в обществе стала падать, вследствие чего резко сократилась среди них доля среди образованных слоев страны. Если раньше почти в каждой культурной семье были военные, то теперь, с одной стороны, более типичным стали чисто военные семьи, где все или почти все дети мужского пола наследовали профессию родителей, а с другой стороны, во множестве семей образованного круга на протяжении двух-трех поколений никто не избирал офицерскую карьеру{197}.

Русское офицерство не образовало сплоченной касты — государства в государстве — каким был прусско-германский офицерский корпус{198}. Императорское Правительство совершило жестокий промах, недооценив великой политической роли в стране организованного, сплоченного в монолит офицерского корпуса. Оно не сумело ни его подготовить, ни его ориентировать {199}.

При рассмотрении данных о командирском составе бросается в глаза значительный процент временно командующих , а именно 11 из 32 полков, причем только об одном было возбуждено ходатайство об утверждении в должности. Отсутствие в пехотных полках ½ настоящих командиров являлось, конечно, обстоятельством очень неблагоприятно отражавшемся на всех сторонах жизни частей. Объясняется это явление условиями тогдашней политической обстановки в армии{200}.

Временщики — зло везде, но в армии — это зло в многократной степени. Особое пагубные последствия это зло имеет в полковом звене. Об этом с болью и сожалением пишет А.Керсновский:

«Огромный вред принесла частая смена полковых командиров  — назначение на короткие сроки командирами полков офицеров Генерального Штаба, незнакомых со строем и чуждых полку. За время войны каждый полк имел двух, трех, а то и четырех таких «моментов». Одни смотрели на вверенную им часть лишь как на средство сделать карьеру и получить прибыльную статутную награду. Другие, сознавая свою неподготовленность, лишь отбывали номер, взвалив все управление полком на кого-либо из уцелевших кадровых капитанов, либо подполковников — батальонных командиров.

Ставка, не сознавала огромного значения, командира полка. Полк — отнюдь не чисто тактическая инстанция, как батальон или дивизия. Это — инстанция духовная. Полки — носители духа Армии, а дух полка — прежде всего зависит от командира. В этом — все величие призвания полковника. На должность командиров полков следовало назначать носителей их духа и традиций {201}.

С началом 1-ой мировой войны Армия по инерции держалась за счет довоенного офицерского корпуса. Но, когда кадровые офицеры и солдаты были в большинстве выбиты или ранеными ушли из армии, традиции частей стали исчезать, в армию вошли новые люди, — армия стала все больше приобретать психологию толпы и заражаться теми идеями, которые владели обществом{202}.

Фактические нам следует констатировать следующий факт: правительство послало на «убой» цвет и доблесть своей Армии — кадровый офицерский корпус. В первый же год войны большая часть офицеров была истреблена . Открывавшиеся вакансии заполнялись путем досрочных выпусков из военно-учебных заведений и краткосрочных курсовых мероприятий. Ни о какой «классовой чистоте» офицерского корпуса уже не могло идти речи. За три года войны потери офицеров составили 120 тыс. человек{203}. Погибший кадровый офицерский состав был незаменим. В целом из произведенных за войну офицеров до 80% происходили из крестьян и только 4% — из дворян{204}.»Меч кует кузнец, а владеет им молодец». Молодцов было еще достаточно, но кузнецов не стало. Мировая война фактически покончила с довоенным офицерским корпусом. Русское офицерство исполнило свой долг и в последний раз продемонстрировало верность своим нравственным принципам.

Кто может опровергнуть тезис о том, что такая кадровая политика только на руку врагу и во вред Отечеству ?

Извлечены ли уроки на будущее из того горького опыта? Нет, и еще раз, нет!!!

О трагедии, постигшей офицерский состав России и РККА в 1937–1938 гг., написано не так много{205} и предвоенное избиение офицерского корпуса СССР встает вровень с офицерскими потерями времен Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. Последующие послевоенные репрессии Сталина, массовые сокращения офицерского корпуса Хрущева, травля офицерства времен Горбачева и Ельцина, обнищание офицерских семей вследствие политики гайдаровских и прочих правительств, — все это расшатало основу престижа профессии офицера в России. О трагедии офицеров послевоенного СССР и России 90-х годов ХХ века пока писаны лишь отдельные статьи. Тяжелы мы осознать горькие уроки прошлого, чтобы не наделать новых бед в настоящем и будущем!

Стоит ли удивляться тому, что сейчас наблюдается в системе военного образования: если десять лет назад за цикл обучения отчислялось в среднем 10%, то уже из выпуска 1994 года — 30,5%,, 1995 года — 34,8%, 1996 года — 33,2% учащихся. По существу третья часть наших вузов работает вхолостую{206}.

Офицерский корпус Российской армии значительно сократился и постарел в возрастном отношении{207}. Желающих уволиться, особенно младших офицеров, оказалось гораздо больше, чем предполагалось. В одном из полков Московского округа ПВО, например, рапорта написали 40 процентов офицеров{208}. Ежегодно из Вооруженных Сил уходят лейтенанты, капитаны, майоры и подполковники, не достигшие предельного возраста состояния на действительной военной службе. В 1995 году досрочно расстались с армией более 80 процентов от общего числа уволенных офицеров, при этом около 35 процентов уволены в возрасте до 30 лет{209}.

Все это — следствие неверной кадровой политики, как военного ведомства, так и правительства.

Все разумные правительства укрепляют престиж своих вооруженных сил. Так, в США После войны во Вьетнаме авторитет вооруженных сил в американском обществе упал до катастрофически низкого уровня. Перед военно-политическим руководством страны со всей остротой встал вопрос о проведении комплексной военной реформы и восстановлении престижа армии. К этой работе были подключены лучшие умы Америки и положение дел вскоре выправилось{210}

В то же время, Каролин Скофилд, английская писательница, два года работавшая в частях Советской Армии, пишет:

«...В последние годы, по моим наблюдениям, Советская Армия оказалась под огнем беспощадной критики. Армию обвиняют едва ли не во всех преступлениях и злоупотреблениях сталинского и брежневского режимов. Поток злобных нападок, основанных, как подсказали мне жизненный опыт, чутье человека, изучающего общественные процессы различных стран, на слухах и единичных, непроверенных или неверно истолкованных фактах, привел к тому, что неточные, необъективные оценки положения дел в Советской Армии, ее состояния начали допускать и западные обозреватели...»{211}

Армия, ее офицерский состав, не защищенные от злобы и клеветы, гонений и шельмования, в своей собственной стране вынуждена держать оборону, что, по сути дела, является чрезвычайно вредным для безопасности страны, престижа Армии и статуса офицерского состава.

Личность офицера должна быть неприкосновенной. Речь идет не о неприкасаемости: неподсудности, увода от ответственности за преступления и неблаговидные проступки, недопустимости критики неправомерных действий и т.п.

Неприкосновенность офицера — это:

• незыблемость его статуса в обществе;

• неоспоримость его роли в государстве;

• невмешательство в круг его обязанностей и компетенции;

• неподсудность, ограждение от ответственности, гонений, преследований, травли в прессе за исполнение конституционного долга, приказа старшего начальника или непосредственно законной власти;

• ограждение законом, общественным мнением (идеологией) , нравственной нормой, традицией чувства собственного достоинства офицера, офицерской чести и офицерского звания.

В уложении 1649 года закрепляются права военного служилого класса, но с времен Петра Великого неприкосновенность офицера получает конкретное выражение: ничто, кроме оружия, не могло касаться его. На страже неприкосновенности его личности стояли и закон, и моральные нормы. Офицер не мог подвергаться каким бы то ни было наказаниям, затрагивающим его достоинство как человека. Офицерские погоны ни при каких обстоятельствах не мог носить человек, чьей спины касалась розга. Более того, офицер, подвергшийся оскорблению действием, т.е. побоями, должен был уходить со службы, поскольку считалось, что пребывание среди офицерского корпуса публично униженных людей наносит ущерб офицерскому званию, как таковому{212}.

Из изложенного видно, какое важное значение в офицерской среде придавалось чувству собственного достоинства офицера. Правильное воспитание этого чувства и ныне является чрезвычайно важной задачей всех тех, кто стоит у истоков и начал формирования офицерства России. Полезно взять на вооружение мысли, изложенные в Инструкции юнкерским училищам:

«Юнкерские училища, говорит Инструкция 1871 года, всеми средствами должны стремиться к образованию достойных и полезных строевых офицеров для армии. Поэтому, вместе с заботами о военном образовании юнкеров, необходимо иметь постоянное попечение и о нравственном их развитии , дабы каждый юнкер , удостаиваемый училищем производства в офицеры, сознавал, что достоинство хорошего офицера, независимо от научных познаний, обусловливается хорошею нравственностью, благородством в образе мыслей, вежливым обращением с другими, точным и беспрекословным исполнением предписаний начальства и строгим соблюдением всех своих обязанностей» {213}.

 

Высшее военное командование

В Манифесте о призыве иностранцев на русскую службу{214} Петр, говоря о необходимости прибегнуть к этой мере, заботится о создании русского национального командования: «Для достижения сих благих целей, мы наипаче старались о наилучшем учреждении военного штата, яко опоры нашего государства, дабы войска наши не токмо состояли из хорошо обученных людей, но и жили в добром порядке и дисциплине»{215}.

Если, не вдаваясь в долгий анализ, показать суть проблем, касающихся высшего военного командования, то можно отметить следующие важнейшие из них:

Во-первых, численность генералитета почти всегда превышала потребность армии в боевых начальниках, что не только умаляло значение генеральского звания, но и давало возможность занимать генеральские должности людям недостойным{216}.

Во-вторых, на верхи военной иерархии пробирались зачастую люди мало подготовленные к роли военных вождей и полководцев; талантливые люди всячески обходились{217}.

В-третьих, генералитет почти всегда представлял собою собрание амбициозных людей, ведущих свою линию и политическую игру, нередко у ущерб делу безопасности страны и успешности выполнения боевых задач.

В-четвертых, многие, достигшие генеральского звания и соответствующего положения, прекращали самосовершенствоваться, коснели в невежестве и рутине.

В-пятых, генералитет был, как правило, преклонного возраста, не способный ни к изменениям, ни к переменам и этим самым тормозил развитие военного дела.

Сегодня мы вправе констатировать лишь некоторые изменения в высшем командном составе Армии, а именно: генералитет России помолодел, стал более сведущ (что, впрочем, не равносильно большей умудренности: именно-то опыта, мудрости и истинных знаний ему и не хватает) в некоторых вопросах военного дела и политики, приобрел большую гибкость и умение лавировать в бурном потоке высших кадровых изменений и при этом оставаться у дел (если не одного, так другого, но непременно руководящего ) . Служебный рост многих из них, достигших больших командных высот, опережает рост их общей, политической, духовной и профессиональной культуры. По психологии — это в основной своей массе временщики , по характеру мышления — доктринеры , оторванные от национальных военных традиций. Такой кадр высшего военного командования не отвечает коренным интересам безопасности России{218}. Без возрождения плеяды истинных вождей армии невозможно становление сильной армии России .

Что надо предпринять?

Поучительный пример возрождения армии дает нам Пруссия{219}. Шарнгорст, военный министр Пруссии, после йенского поражения (1806 г.) от французских войск, вполне отдавая себе отчет в первостепенной важности для армии хорошего командного состава, требует полного его обновления, ибо только люди, выделившиеся способностями и мужеством, могут стоять во главе полков, бригад и дивизий.

Еще во время войны последовал 1 декабря 1806 г. королевский указа об исключении из армии лиц, запятнавших себя позорной деятельностью во время капитуляции отрядов в крепостей. Через несколько недель после Тильзитского мира по повелению короля была образована следственная комиссия , а несколько времени спустя трибуналы в полках. На эти учреждения было возложено рассмотреть действия во время войны всех чинов армии от фельдмаршала до прапорщика с целью очистить армию от всех порочных элементов и дать ей уважение народа . Расследование действительно велось самым беспощадным образом и в результате из рядов армии были навсегда удалены за свое поведение во время войны 17 генералов, 50 штаб-офицеров и 141 обер-офицер. Всем прочим офицерам были выданы свидетельства в безупречном поведении.

Работа следственной комиссии опровергла газетные толки и клевету, будто во время войны все офицеры запятнали себя. Комиссия открыла многие скромные заслуги и показала, что из 7 тыс. офицеров только 208, т.е. всего около 3%, оказались недостойными своего мундира. Работа комиссии реабилитировала прусского офицера ; дух его был поднят, так как в среде армии не осталось недостойных лиц, и прусский офицер отныне мог смело смотреть в лицо мирным гражданам, не краснея за свой мундир.

Однако возрождение армии не могло ограничиваться одной деятельностью следственной комиссии и удалением только лиц, нарушивших своей долг и присягу. Помимо этих лиц наверху армии оставались люди, хотя и не запятнавшие себя ничем позорным, но всецело проникнутые прежней рутиной, мелочностью и убожеством мысли. Переродиться эти люди не могли, а оставаясь у власти во главе войск, они опять задавили бы всякую живую мысль, инициативу и самостоятельность подчиненных, свели бы все дело к мелочам строевого и внутреннего уставов и все самые лучшие приказы и пожелания, шедшие сверху, остались бы таким образом только на бумаге. Надо было очистить армию и от этого вредного элемента. И знаменитый реформатор прусской армии, Шарнгорст, нашел в себе твердость и мужество довершить обновление командного состава, несмотря на все вопли и укоры, несмотря на все крики, что он якобы ведет армию к революции.

Реформаторская деятельность в этом направлении Шарнгорста и его преемника Бойена была настолько энергична, что из I42 генералов, — участников войны 1806 г., — к войне 18I3 г. в рядах армии осталось лишь двое. Во время войны 18I3 г. зачастую сравнительно молодые люди занимали очень высокие посты: Гнейзенау, бывший в 1806 г. фузилерным капитаном, в 18I3 г. был генералом и начальником штаба Блюхера; младшие офицеры эпохи разгрома — в войне за освобождение командовали батальонами и полками.

И вот эти — то молодые люди, воинский дух и волю которых старались задавить старые парадные генералы, укорявшие молодежь в критиканстве, создали славу и величие армии, избавились от губительного влияния отжившего поколения. И главным реформатором армии явился тот самый Шарнгорст, которому раньше постоянно ставилось в укор неумение командовать парадом.

В этом пересоздании и перевоспитании духа прусских офицеров и заключается величайшая заслуга перед армией ее реформаторов.

Помимо обновления командного состава, одновременно с этим, Шарнгорстом был проведен целый ряд реформ, клонившихся главным образом опять — таки к улучшению качества офицерского состава. В целях развития чувства чести было обращено серьезное внимание на искоренение унизительного обращения с офицерами и вообще с подчиненными. Была изменена вся система взысканий и учреждены суды чести . Был принят ряд мер для поднятия уровня образования среды генералов и офицеров. Сам большой знаток военной истории, Шарнгорст считал первостепенной необходимостью для начальника широкое военное образование на почве изучения военной истории. «Если бы долгих лет службы было достаточно для создания генералов, то отчего бы не проводить в этот чин капралов и ефрейторов за их старшинство», — писал он. Считая, что без хорошей военной литературы не может быть ни разумной армии, ни развития военных талантов, Шарнгорст много труда положил на работу в этом направлении.

Подготовка армии к войне стала предметом самых внимательных забот . Караульная служба была уменьшена до одного наряда в неделю. Всякий шаблон и стремление к красивой картинке преследовались .

Параллельно с возрождение армии шло возрождение народа и его примирение с армией. В прусских университетах шла горячая проповедь патриотизма.

Всего через 6 лет после погрома, Пруссия выставила в поле сильную армию с доблестными, полными предприимчивости и инициативы вождями. И эти вожди нашлись в том же самом корпусе офицеров, который 6 лет назад поражал своей беспомощностью и полным отсутствие инициативы.

Стоило только очистить командный и офицерский состав армии, изменить систему отношений, чтобы в рядах той же армии, того же офицерского состава нашлись люди дела, энергичные и твердые, которых якобы совсем не было в 1806 году.

Картина жесткого погрома и затем быстрого почти моментального возрождения Пруссии является лучшим указанием, какое колоссальное значение для успехов армии имеет правильная система тщательного подбора командного состава армии и как призрачна и обманчива даже самая блестящая внешность, даже самая лучшая техническая выучка.

Не принимая во внимание возможности появления гениев, появляющихся вообще очень редко, следует признать, что все армии одинаково пополняются как способными, так и бездарными людьми, но в одной армии система выдвижения выносит наверх почти сплошь способных людей, отбрасывая бездарность, в другой (или в той же самой, но в другую эпоху) — выдвигает почти сплошь бездарность, затирая талант. И то, и другое явление ни в коем случае нельзя считать случайностью или результатом непонятного оскудения людей. Как показывает пример Пруссии, наличие талантливых, или бездарных людей является общественным законом спроса и предложения ; подобно всем существам мира, талан для своего развития нуждается в определенной атмосфере: есть она — он развивается и распускается; нет этой атмосферы — гибнет, или приспосабливается к другой, неизбежно теряя свои основные черты.

С этими выводами Н.Морозова трудно спорить даже завзятому скептику!

 

• Армия — это боевое братство, давшее обет внепартийности, верности закону, порядку и дисциплине. Все антивоенные веяния и влияния, подрывающие дисциплину, уничтожающие воинственность и стремление к подвигу, подрывающие религиозность, преданность законной власти, любовь к Родине должны быть признаны гибельными для безопасности России.

• Интересы безопасности государства требуют продуманной военной политики и стратегии, большого доверия и серьезных полномочий высшего военного командного состава. Русская Армия не должна впредь расплачивалась своей благородной кровью за неудачную политику своей страны и просчеты высшего командования.

• Ведение современной большой войны требует настоящих военных «вождей». Без плеяды истинных вождей армии невозможно становление сильной армии России. Возрождение элитарной военной подготовки, школы взращивания «вождей» — задача насущная и неотвратимая.

• В системе военного командования исключительное значение играет полковое звено. Полк — отнюдь не чисто тактическая инстанция: это — инстанция духовная. Подбору и воспитанию полковых командиров следует уделять особое внимание.

• Достоинство хорошего офицера, помимо его научных познаний, обусловливается высокой нравственностью, благородством в образе мыслей, благоразумным поведением, точным и беспрекословным исполнением предписаний начальства и строгим соблюдением своего конституционного долга. Ныне бороться за Россию и победить могут только люди, воспитавшие и закалившие в себе национальный духовный характер. Развитие духовности, законности, своеобразного сочетания чувства избранности и ответственности, — следует признать приоритетными в подготовке офицерских кадров.

• Офицер не может быть политическим невеждой: это слишком дорого обходится государству. Все лучшие патриотические силы нации следует привлечь к постановке элитарного политического образования офицерского корпуса.

• Вопрос о кадрах — вопрос политический. Правительство должно в полной мере оценить великую политическую и военную роль сплоченного офицерского корпуса, обеспечить неиссякаемый спрос на талантливых людей.