Глава XІI.

(1825-1849 гг.).

Быт кадет 2-го корпуса за указанный период времени по воспоминаниям бывших кадет корпуса, Ф. Г. Ожаровскаго, М. И. Лелюхина и Н. И. Воронова.

  

Со вступлением на престол Императора Николая Павловича и с назначением Главным Директором генерал-адъютанта Н. И. Демидова быт воспитанников хотя и изменился несколько к лучшему, но, судя по приводимым ниже воспоминаниям бывших кадет, "дикие нравы" еще долго царили в кадетской среде.

 

"Император Николай Павлович, - читаем в цитированных уже "Воспоминаниях бывшего воспитанника 2-го кадетского корпуса", - посещал корпус ежегодно по одному и даже по два раза; Главный Директор, генерал-адъютант Н. И. Демидов, приезжал довольно часто, отчего дежурные постоянно находились при своих постах; начальство корпуса чаще навещало и роты, и классы; пища улучшилась, одежда также, грубость и дерзость встречались реже...

Генерал Демидов умел говорить красноречиво и любил говорить. Приезжая в корпус, он собирал воспитанников, давал нам наставления, как вести себя в обществе - в особенности это делалось обыкновенно перед отпусками на масляницу, Рождество и Пасху - называл нас всегда не иначе, как "детушки мои", порицал грубость, невежество и неповиновение старшим и строго за то взыскивал. От этого "старые кадеты“ начали мало-по-малу исчезать сами собою; их начали уже чуждаться товарищи, и они, не встречая в большинстве поддержки, поневоле стали приставать к общей массе (Из приводимых ниже других воспоминаний видно, что „старые кадеты далеко не исчезли).

Государь Император приказал, в каникулярное время, водить кадет в лагерь (с 1826 г.). Это совершенно оживило воспитанников: многие из них, не имея к кому ходить в отпуск, в продолжение девяти и более лет не видали света иначе, как из окон корпуса, не дышали иным воздухом, как на корпусном плацу, а судили о Петербурге только по 1-й линии Васильевскаго острова (Прежде отрядные ученья, репетиции смотров и самые смотры происходили на плацу 1-го кадетского корпуса, куда и собирались все корпуса.). Каково же было их чувство, когда они прошлись по широким улицам столицы, взглянули на многое, достойное внимания, когда совершили двухдневный поход, с привалами и ночлегами по-бивачному и, наконец, когда в присутствии обожаемаго Царя вступили в лагерь, где постоянно и Государь, и Великие Князья были посреди них, принимая участие не только в военных эволюциях, но в играх их и забавах. Мало того, Государь Император осчастливил их еще более: он поставил в ряды их своего Первенца, Наследника престола...

А Высочайшие обеды, которые нам даны были в Царском Селе, где посреди нас был Государь, с Августейшею Своею Супругою и с Наследником престола. Как гостеприимные и радушные хозяева, они угощали нас, просили не церемониться, и мы, действительно, угощались, не стесняясь.

Сколько разнообразных удовольствий доставлял нам общий наш отец и благодетель. Он обращался с нами как с детьми; мы привыкли всегда окружать его, не робея подбегали и шутили с ним, забывая его величие и его сан. Я вполне уверен, что между нами не было тогда ни одного, который бы хотя на минуту задумался пожертвовать жизнью для него и за него...

Когда же, в 1881 г., Главным Начальником кадетских корпусов был назначен блаженныя памяти Великий Князь Михаил Павлович, этот примерный и ревностный слуга отечества, этот благодетель военно-учебных заведений, тогда началось настоящее преобразование корпусов, которое шло быстро вверх, совершенствуясь с каждым годом.

Я тогда был уже выпускным и, будучи отделен с прочими оп состава корпуса, не был участником, а был только свидетелем различных перемен и новых порядков. Между прочими нововведениями начали учить гимнастике и танцам. Сколько было смешных и забавных сцен первое время. Многие, еще оставшиеся, следы старых времен рельефно выразились в то время: некоторых воспитанников надобно было силою тащить в танцкласс: им странно было, что их хотят сделать ловчее и поворотливее; им совестно было, при прежних привычках и манерах, ломаться и выделывать "па", и они двигались как ученые медведи - недоставало только цыгана-вожатаго.

Душевно сожалею, что не родился десятью годами позже: тогда не испытал бы многаго, что пришлось перенести в бытность мою в корпусе, несмотря на то, что я был из счастливейших в то время, ибо замечательно, что в продолжение 9 лет ни разу не был наказан телесно. Таких кадет было очень немного, потому что иногда за самую маловажную вину наказывали розгами: это было гораздо проще и не стоило труда ротному командиру; пускаться же в назидательныя наставления надобно было прежде еще обдумать, чтобы кратко, ясно и сильно подействовать на воспитанника, иногда 20-ти и более летнего".

 

"Воспоминания бывшаго воспитанника 2-го кадетского корпуса", напечатанные в "Военном Сборнике" за 1861 г., вызвали воспоминания у другого питомца корпуса, М. Л. (генерала М.И.Лелюхина), который поместил в том же "Военном Сборнике" за 1862 г. "Несколько заметок о 2-м кадетском корпусе". Заметки эти обнимают период времени с конца 1887 г. по 1845 г. и представляют большой интерес, так как подробно рисуют быт и нравы кадетской жизни за указанное время. По свидетельству М. С. Лалаева, автор этих заметок правдиво выставил как светлые, так и темные стороны тогдашнего воспитания.

 

"В первые годы жизни моей в корпусе, - пишет М. И. Лелюхин, - в быте кадет, в их понятиях было еще много дикаго и нелепаго. Постараюсь, как могу, изобразить тогдашнее состояние корпуса.

Начиная с первого класса, то-есть с третьяго снизу (Перед первым общим классом были еще два приготовительных класса), все кадеты составляли несколько отдельных обществ по числу классов; в каждом обществе были свои законы, свои правления, Само собою разумеется, что все это было выдумано самими кадетами. Одного из кадет "классное общество" избирало в старшие или, попросту, в "коноводы".

Чести этой удостоивались не те воспитанники, которые были старшими в классах по наукам и поведению, а, напротив, те, которые отличались грубыми манерами, физической силой, леностью и были нелюбимы корпусным начальством. Каждый класс имел собственную казну, составлявшуюся из добровольных приношений кадет; о назначении этой казны будет сказано впоследствии.

Классное общество разделялось на "оседлых" и "кочевых". Кадет, отличавшийся угловатыми манерами, чуждавшийся начальников и, конечно, нелюбимый ими, часто наказываемый за грубость и геройски переносивший самыя строгия наказания, пользовался уважением своих товарищей и попадал в общество "оседлых", напротив, кадет с порядочными манерами, приветливый с начальниками, откровенный, веселый, всегда почти бывал презираем и попадал в общество "кочевых". Так как большинство и сила были на стороне "оседлых", то каждый старался попасть в этот круг, и часто кадет, настолько развитой, что понимал всю ложность и нелепость такого направления, тем не менее, скрепя сердце, подчинялся законодателям вкуса. Смешно и жалко было видеть, как иногда мальчик с веселым характером, готовый, кажется, целый день бегать и играть, принимал походку пожилого человека, старался пригнать себе широкие панталоны и неуклюжую куртку, ходил задумчивым и говорил басом.

Вообще влияние общества "оседлых" было крайне вредно: оно препятствовало мальчику развиваться естественно, выражать свободно и хорошия и дурныя стороны своего духа; на тринадцатом, четырнадцатом году своего возраста кадет должен был надевать на себя лицемерную маску, подавлять откровенныя и добрыя чувства души своей и часто поступать совершенно противно своим убеждениям; привычка мало-по-малу обращалась в натуру, и чрез три, четыре года воспитанник незаметно сроднялся с ложными началами, которые были в основе общества "оседлых".

Но классныя общества, кроме вреднаго влияния на характер некоторых кадет, были причиною и другого зла. Хотя общества эти и сходствовали между собою в своих началах, но резко отличались друг от друга своими правами, которые снизу вверх возвышались прогрессивно. Права эти состояли в том, что такой-то класс мог по столько-то в ряд ходить по ротному коридору; чем старше класс, тем больше право это увеличивалось, так что выпускной класс пользовался уже неограниченной свободой; такой-то класс мог петь в роте, такой-то нет; за обедом жиром с супа, лучшим куском мяса обыкновенно пользовались кадеты старших классов. Вот в чем состояли права маленьких обществ. Так как общества эти не имели каждое особой территории, отделенной одна от другой естественными границами, то понятно, что от частых столкновений нарушались иногда права, а так как нарушение права считалось тяжкой обидой, и оскорбление, сделанное одному члену общества, касалось всех, то и кончались столкновения, нередко, очень серьезной ссорой, или, по кадетскому выражению, дракой.

Обиды, требовавшия кровавой мести, заключались в следующем: если кадет младшаго класса подаст тарелку за супом прежде кадета старшаго класса; если, гуляя по коридору, толкнет его каким-нибудь образом и т. п. Оскорбленный приносил жалобу старшему, который, на общем совещании класса, решал, что обиду нельзя иначе смыть, как дракой. На частных совещаниях, по таинственности, которою старались окружить их, по сверкающим глазам, по коварным улыбкам легко было догадаться, что замышляется что-то грозное, и класс, к которому принадлежал нанесший оскорбление, приготовлялся, со своей стороны, к отражению нападения.

Редко, очень редко случалось, чтобы нарушение класснаго права кончалось миролюбиво, не потому, чтобы в классах не было тонких политиков, или "политиканов“, как их называли, но потому, что граждане маленьких обществ рады были придраться ко всякому случаю, чтобы прославить себя геройскими подвигами и оставить свои имена в памяти современников и в предании потомства.

Сначала приготовлялись средства к сражению:  вились жгуты, приобретались отвертки, которыми ударяли друг друга во что попало, запасались нюхательным табаком для ослепления глаз и т. п. Средства, как видно, не совсем рыцарския, но, тем не менее, следует отдать справедливость, что нечаянных нападений, которые хотя сколько-нибудь напоминали бы сицилийския вечерни или варфоломеевскую ночь, почти никогда не бывало. Заранее условливались о месте битвы, старались, конечно, чтобы она совершалась как можно скрытнее, подальше от бдительнаго ока дежурнаго по роте офицера; но - увы! - благородное желание это почти никогда не достигалось. Во время боя, энтузиазм, одушевлявший сражавшихся, заставлял их забывать все меры благоразумия; шум, крики, происходившие от победных возгласов и от боли, доносились до офицера, и, таким образом, нарушители общественнаго спокойствия делались известными начальству. Обыкновенно драки сопровождались большим озлоблением, и все средства были хороши, лишь бы вели к достижению цели - к победе. Нередко разбивали друг другу голову, бросали один в другого чем ни попало, даже табуреты шли в дело, так что если бы шум, сопровождавший побоище, и не дошел до офицера, то следы, оставшиеся на лицах, ясно свидетельствовали о происшедшем. После драки, сделавшейся известной начальству, начинались допросы, следствием которых было - наказание некоторых кадет розгами, а некоторых, более виновных, исключали из корпуса.

Кроме драк между классами происходили иногда драки и между корпусами. Классныя драки в сравнении с корпусными были не что иное, как стычки; для последних приготовлялись и более обширный план и более свирепыя орудия; формировались застрельщики, обыкновенно из маленьких кадет, которые и вооружались камешками, песком и т. п., составлялись главныя силы, отдельные отряды, - одним словом, все приличествовало и большим силам, и важности идеи, за которую следовало сражаться. Впрочем, причины этих междоусобий были в роде тех, которые порождали и классныя ссоры; например, если кадет 1-го корпуса называл кадета 2-го корпуса "деревяшкой, то обида эта считалась кровной и должна была смыться дракой; в таком случае частная классная вражда прекращалась, все соединялись воедино, и, как я уже упомянул, драки происходили в обширных размерах. Враждующия стороны находили себе даже союзников в других корпусах: так, 2-й корпус всегда имел самых верных, неизменных союзников в кадетах Московскаго корпуса (В лагерях кадеты Московскаго корпуса прикомандировывались к Дворянскому полку). Баталии эти происходили в лагерях, где, по близкому расположению корпусов одного возле другого, представлялось много случаев к ссорам. Драки между корпусами кончались для кадет весьма печальными последствиями: многих жестоко наказывали розгами, а некоторых исключали из корпуса в унтер-офицеры и т. п. К счастью, драки эти происходили очень редко, не по недостатку к ним причин, а по короткости лагернаго времени и по встречающимся затруднениям к исполнению обширно задуманных планов.

Как ни строго преследовало корпусное начальство драки, оне в мое время были в большом ходу; не проходило не только года, но и несколько месяцев, чтобы не было между классами какой-нибудь порядочной свалки. Вероятно, жажда славы была сильнее страха наказаний.

О тех кадетах, которые отличались в драке, товарищи говорили с уважением; которые же показывали себя робкими или трусами, тех презирали, не говорили с ними. Как трудно было мальчику при существовании подобных обществ не совратиться с порядочнаго пути! Средины почти не было: надлежало или совершенно сродниться с идеями законодателей моды и, таким образом, заслужить любовь их, а вместе с нею и защиту своей личности от притеснений, что было почти несовместно с расположением начальников, или открыто пренебречь их правилами и поступать по внушению собственнаго своего разсудка; но в таком случае кадет навлекал на себя ненависть большинства своих товарищей, а ненависть эта выражалась жестоким образом: его били, рвали его записки, забрасывали книги, уничтожали всякую возможность учиться. Обе крайности были нехороши: нужно было как-нибудь лавировать, выбирать, так называемую, золотую середину, а для этого необходимо было иметь много такта, хитрости и даже зрелости, чего, конечно, трудно требовать от четырнадцати или пятнадцатилетнего отрока. И сколько было искушений сделаться "старым кадетом"! На одной стороне сила и любовь товарищей, на другой - слабость и презрение. Да, нужно было быть очень искусному кормчему, чтобы пройти между двумя этими водоворотами и не попасть ни в один. Одно из средств к этому было отлично учиться. Обыкновенно "старший" в классе коновод и другие влиятельные кадеты отличались леностью и тупоумием, а, между тем, им не хотелось получать нулей: как же помочь горю? и вот являлась необходимость прибегать к кадетам с хорошими способностями, которые должны были заниматься с ними, т.-е. вдалбливать им в голову разные уроки; таким образом, отличные ученики делались необходимым элементом общества "оседлых", и "старые кадеты" вынуждены были смотреть снисходительно на несоблюдение ими некоторых классных правил.

 

В начале описания жизни кадет 2-го кадетского корпуса я упомянул о классных суммах. В некоторых классах суммы эти доходили рублей до 200 и более. Классы тщеславились между собою величиной суммы: этим выражалась дружба, степень товарищества. Кадеты, ходившие в отпуск, старались приносить с собою несколько денег, которые и поступали в общую кассу: таким образом, мало-по-малу составлялись весьма порядочныя суммы. Назначение этих денег было следующее:

1) кадеты, которые за дурное поведение переводились в кантонисты или выпускались унтер-офицерами, обыкновенно получали вспомоществование из классной суммы;

2) воспитанники, остававшиеся в корпусе на большие праздники за наказание или по неимению родственников, устраивали на эти деньги пирушки, состоявшия в том, что заказывали несколько чайников чаю и покупали огромное количество булок и сухарей. Когда все было готово, то собирались в какую-нибудь уединенную комнату, чаще всего в так называемую чистильню, и принимались истреблять все приготовленное. Обжорство, точно так же, как и физическая сила, заслуживало общее удивление и некоторого рода уважение, и, действительно, некоторые кадеты имели полное право на удивление, потому что выпивали по 10 кружек чаю и седали по 100 сухарей! наконец,

3) в лагере классныя деньги служили для покупки табаку и трубок и для угощения себя на гуляньях разными лакомствами, покупавшимися у разнощиков.

Как ни нелепы были эти классныя общества в своих основаниях и как ни вредны по своим последствиям, но нельзя не указать на одну хорошую их сторону. Между кадетами образовалась самая тесная дружба: каждый готов был в огонь и в воду за своего товарища, и эта черта характера не ограничивалась корпусными стенами, но переносилась впоследствии и на действительную службу. Как бы ни было велико время, разделявшее выпуск одного класса от другого, но, приезжая в новое общество, молодой офицер в бывших кадетах 2-го корпуса всегда находил какое-то родственное чувство. Я сам, приехавши в полк, был принят как родной офицерами, вышедшими из 2-го корпуса 6-7 годами раньше; они радушно предложили мне на первое время и квартиру, и стол, и всегда готовы были помочь добрым советом.

 

"Оседлые“ кадеты увеселяли себя разными играми, но играми суровыми, сопровождавшимися иногда печальными последствиями. Во главе этих игр следует поставить чехарду. Игра эта состояла в следующем: играющие разделялись на две партии, по жребию; кадеты одной партии представляли лошадей - взявши друг друга за талию и наклонивши верхнюю часть тела горизонтально, становились один за другим; головной кадет упирался .руками в какой-нибудь неподвижный предмет; кадеты же другой партии со всего разбегу скакали на них, первый скакавший старался сесть на головного кадета и т. д.; по занятию мест ездоками, лошади начинали наклоняться в разныя стороны, стараясь сбросить с себя ездоков. Некоторые кадеты, не будучи в состоянии сдержать тяжелую ношу, падали на грудь, другие надсаживали себе спину. Особенно дорого обходилась эта игра для кадет слабаго сложения... Другая игр под названием "бриманка", состояла в следующем: тоже составлялись две партии - одна становилась в кружок и представляла лошадей, другая должна была скакать на них; около лошадей становилась матка, которой обязанность состояла в том, чтобы пятнать (кадетское выражение - тронуть) седоков, употреблявших все искусство и ловкость, чтобы не быть запятнанным маткой, так как в противном случае им самим приходилось исполнять роль лошадей. Игра в палку мячом так известна, что я не буду ее описывать; замечу только, что палка обыкновенно употреблялась огромная, чуть не в сажень, и неловкому кадету доставалось иногда получать порядочные удары. Эту игру очень любили "старые кадеты": засучить рукава, разстегнуть куртку, спустить шаровары и сильным ударом в мяч забросить его чуть не за облака доставляло им большое наслаждение. Скачка через табуреты: ставили 4, 5, 6 и более табуретов в один ряд и со всего разбегу перескакивали через них. Иногда это развлечение обходилось очень дорого для физиономий и для груди. Для измерения силы (количество которой играло чрезвычайно важную роль во мнении кадет) подымали за конец штыка ружья, табуреты и столы за ножки, иногда боролись и т. п. Но самая любимая игра была в "казаки-разбойники". Казаки должны были ловить разбойников, которые прятались от них и в подвалах, и на чердаках, везде, где было только возможно. Поймавши разбойника, его спрашивали: кто атаман? На этот вопрос он должен был отвечать: "муха да комар"; от допросов словесных переходили к пыткам: били разбойника и кулаками, и жгутами; но разбойник переносил побои терпеливо: он твердо помнил, что за измену его еще больнее побьют разбойники, его товарищи...

Кроме игр, "оседлые" кадеты развлекали себя еще пением (этой привилегией "кочевые" не имели права пользоваться). Самыя любимыя песни были сочиненныя самими же кадетами, и, само собою разумеется, в них доставалось офицерам и учителям: как те, так и другие представлялись "врагами человеческаго рода". Кроме песен этого содержания, пелись и военныя песни. "Просыпайся, солдат", "Что не соколы крылаты, чуя солнышка восход", и т. п.

Корпусное начальство не стесняло жизни кадет: им дозволялись грубыя игры, пение, даже терпелись классныя общества, столь вредныя во многих отношениях. В мое время многие из корпусных офицеров были когда-то сами воспитанниками 2-го корпуса, и, может быть, в той дикой жизни кадет, которая проходила перед их глазами, они видели прогресс относительно прежняго времени, а потому и смотрели на многое снисходительно.

 

Одно из самых грустных явлений, порожденных классными обществами, было разделение класса на "оседлых" и "кочевых". Я уже имел случай говорить, как жалко было положение кадет, попавших в общество "кочевых". К счастью, в классе их бывало немного: 9-10 человек. На этих воспитанниках лежала печать какого-то отвержения; было заметно, что они страдали исключением своим из общества "оседлых". Если "кочевой“ заслуживал расположение "оседлых то они его принимали в свое общество; в свою очередь, и "оседлаго", провинившагося в чем-нибудь серьезном, например, уличеннаго в дружеских сношениях с кем-либо из "кочевых", или пожаловавшагося начальству на своего товарища, исключали из общества, и он поступал в "кочевые''.

Таким образом, кадеты сами нашли средство наказывать и награждать своих товарищей. Самое жестокое наказание, которое налагали кадеты, состояло в том, что с воспитанником, попавшим в немилость, никто не разговаривал, и это не ограничивалось одним классом, но распространялось нередко на всю роту. И Боже сохрани, если кто-нибудь позволит себе сказать слово с осужденным на такую муку кадетом! Можно себе представить, что должен был чувствовать мальчик, которому все выказывали презрение, отворачивались от него, который целый день шатается из угла в угол и ни с кем не может сказать слова!

Подобными-то мерами "старые кадеты" достигали цели - разъединения кадет с начальниками. Те воспитанники, которые и желали бы быть приветливыми с офицерами, боясь возбудить подозрение, удалялись от них. Один из самых оскорбительных эпитетов для чести кадет был название "лисичка", даваемый тем воспитанникам, которые были вежливы и почтительны к офицерам и учителям.

 

Желая как можно вернее представить нравы кадет в первые четыре года пребывания моего в корпусе (1837-40), их воззрения, симпатии и антипатии, я считаю нелишним разсказать некоторые черты из жизни кадет, резко характеризующия и умственное, и нравственное их развитие.

С новичком поступали очень грубо: начинали приучать его к кадетской жизни тем, что подвергали разным испытаниям, которые не обходились без порядочных побоев. На другой, на третий день по поступлении в корпус новичок походил на общипаннаго гуся: такой странный вид принимало его платье от оборванных пуговиц, фалд и т. п. Я был свидетелем одной безобразной сцены: по ротному коридору шел возвратившийся из отпуска кадет, недавно поступивший в корпус, впрочем имевший уже форму; с воспитанником шла его мать; вдруг какой-то сорванец подбегает к нему, ударом кулака сбивает с него кивер, хватает лежавшие в нем разные гостинцы- и был таков! Можно себе представить, какое впечатление эта сцена должна была произвести на бедную мать!...

Если за обедом подавалось какое-нибудь блюдо, нехорошо приготовленное, например, нехорошая говядина, каша с горьким маслом и т. п., то в зале поднимался шум; стучали об пол скамейками; раздавались крики: "..эконома на сцену". Чтобы успокоить бурю, выходил Иван Кузьмич (эконом). Иногда обещание его что-нибудь прибавить к ужину или приготовить к завтрашнему обеду любимое кадетами блюдо успокоивало шум, но случалось нередко, что бедному и добрейшему Ивану Кузьмичу сильно доставалось; сыпались на него разнаго рода ругательства, бросались ломти хлеба, комки каши, и он, сконфуженный, поспешно ретировался. Когда же обед бывал особенно хорош, и приходил в столовую Иван Кузьмич, то отовсюду слышал приветствие: "ай-да Иван Кузьмич! молодец! многая лета Ивану Кузьмичу!“ и т. п. И почтенный Иван Кузьмич улыбался с самодовольным видом. Иногда, если бывали недовольны обедом или ужином, негодование выражалось и другим образом: размазней или киселем склеивали салфетки, которые потом с трудом приходилось расклеивать.

"Баталионный командир С. (Подполковник А. Н. Судовщиков), находя приличным, чтобы кадеты после обеда кланялись старшему в столовой зале начальнику, приказал принять это к исполнению. Казалось бы, что обычай этот, как употреблявшийся везде, не должен был бы возбудить оппозиции кадет, - как бы не так! В продолжение нескольких недель, послеобеденные поклоны возбуждали всеобщий смех, так что нередко офицер, к которому относились эти поклоны, краснел до ушей.

Другое нововведение возбудило еще большее негодование: обыкновенно графины с водой ставились на стол без пробок; тот же баталионный командир, находя это неблаговидным, приказал ставить графины с пробками, как это водится во всех порядочных домах. В продолжение первого затем обеда ни одной пробки не осталось целой; все были разбиты, так что нужно было переменить их большое число, пока кадеты не привыкли смотреть без смеха и негодования на эту "ересь".

"Из этого описания нравов и воззрений кадет можно видеть, как много в жизни их было грубаго и дикаго, сколько добрых и благородных наклонностей приносилось в жертву грубым предразсудкам и невежеству! Кадет, отличавшийся мужицкими манерами, терпеливо переносивший самыя жестокия наказания, постоянно враждовавший с начальниками, с нелепым и часто вредным образом мыслей, участвовавший во всех драках и других кадетских затеех-вот был идеал большинства! Его любили и уважали товарищи, он был героем в своем муравейнике. Сколько же было соблазнов сделаться подобным идеалом или, по крайней мере, приблизиться к нему.

Сообразно такому состоянию нравов кадет, и наказания, употреблявшияся в корпусе, были суровы и даже жестоки. В числе разных исправительных наказаний розги играли первую роль".

 

Автор этих воспоминаний говорит далее, что и в описываемое им время давали "по сту, по двести и более розог". Напомним читателю, что еще Уставом 1830 г. наказание розгами допускалось лишь в крайних случаях и не иначе, как с разрешения директора корпуса. Видимо, теория не вязалась с практикой, и в глазах воспитателей того времени розги были наилучшим средством воспитательного воздействия. В ту эпоху розги вообще считались самым обыкновенным исправительным наказанием. В этом факте можно видеть, насколько вообще влияют господствующие в обществе взгляды на систему воспитания юношества.

 

"Были в употреблении и другия наказания: взрослых воспитанников сажали в карцер - темная комната, в роде чулана, где, вместо кроватей, устроены были нары с соломенными тюфяками. Иногда сажали кадет в карцер дня на три, на четыре и более и оставляли на хлебе и на воде; но и это наказание, подобно розгам, не исправляло воспитанников, а еще более ожесточало. Менее взрослых кадет оставляли без одного, без двух блюд и вовсе без обеда; но они вознаграждали себя или супом, если дозволялось им есть, или хлебом, который выносили им от стола товарищи. Лишение права на отпуск было самым употребительным наказанием. Иногда целый класс оставляли без отпуска, так как в случае какой-нибудь истории виноватаго редко находили. Боже сохрани, если кто-нибудь указывал на виновнаго: его били, исключали из общества "оседлых" называли разными оскорбительными для кадета именами и т. п. Существовали и другия наказания: серая куртка, считавшаяся самым позорным наказанием, исключение из корпуса, выпуск в унтер-офицеры, перевод в баталион кантонистов.

Но, несмотря на всю суровость наказаний, они мало исправляли нравы кадет: корни невежества и предразсудков были так глубоки, что исправительныя наказания не в силах были вырвать их. Влияние "старых кадет" на умы юных товарищей, классныя общества, в которых кадеты находили удовлетворение всем своим страстям, кадетские идеалы, составленные из всего грубаго и дикаго, - все это вместе составляло китайскую стену, непроницаемую для лучей цивилизации...

Из всего этого видно, до какой степени были искажены понятия воспитанников, как ложны были их симпатии и антипатии. Существовавшее зло исказило даже врожденныя идеи кадет: добро, красота и истина были вывернуты наизнанку. Я не упоминаю здесь о некоторых других кадетских заблуждениях и пороках, имевших гибельное влияние на их здоровье и умственныя способности“.

 

По свидетельству автора приводимых воспоминаний, в таком состоянии находился 2-й корпус до 1841 г., многознаменательного в истории корпуса. В этом году, как уже известно из предыдущей главы, благодаря Я. И. Ростовцеву, совершилась реформа, незаметно уничтожившая классные общества, сбросившая с пьедесталов дикие кадетские идеалы, изменившая образ мыслей, понятия кадет.

Далее автор воспоминаний рисует нам материальный быт кадет, порядки корпуса того времени, а также говорит о корпусных начальниках.

 

"Все кадеты разделялись на 5 рот: роту Его Высочества, 1, 3, 2 и Неранжированную; из роты в роту переводились по летам: самые старшие кадеты были в роте Его Высочества, потом в 1, в 3, во 2, и самые младшие в Перанжированной. Помещение первых четырех рот было совершенно одинаковое: широкий коридор, по одной стороне которого были спальни, а по другой рекреационныя залы. Рота разделялась на 4 отделения, кадет по 30 в каждом; отделениями заведывали офицеры; помощниками у них были отделенные унтер-офицеры.

Помещение воспитанников было очень хорошее: просторное и светлое. Одно только было нехорошо - холодновато. Это особенно чувствовалось в шесть часов утра, когда барабанщик начинал бить повестку. Ух, как неприятно было вставать из-под теплаго одеяла!

От шести до семи часов утра кадеты мылись, одевались, чистили сапоги, пуговицы и проч. В семь часов рота строилась в три шеренги и по команде офицера: "на пра-во, скорым шагом марш“, шла в столовую залу - пить сбитень. По возвращении от сбитня, кадеты разбирали свои книги, просматривали уроки и минут за пять до восьми часов, таким же строем, шли в классы. Классы продолжались от восьми до одиннадцати и состояли из двух уроков (каждый урок продолжался полтора часа); в перемену, кадет минут на десять выпускали на корпусный двор, что соблюдалось и зимою, даже в большие морозы. В одиннадцать часов кадеты приходили в роту классами, при старших; получив на завтрак по куску чернаго хлеба с солью, переодевались в новыя куртки, чистились, осматривались отделенными офицерами и строились в шеренги для фронтового ученья, которое обыкновенно продолжалось с половины двенадцатаго до часу.

Вообще кадеты фронт очень любили; выделывать ружьями разные артикулы составляло для многих даже большое удовольствие. В час вели кадет обедать, по окончании которого роты отправлялись гулять вокруг здания корпуса и возвращались около половины третьяго часа; полчаса, остававшиеся до начала классов, кто хотел, мог употребить на приготовление уроков; вечерние классы продолжались от трех до шести, и в это время тоже было два урока. В шесть часов приходили в роту и до восьми часов, т.-е. до ужина, могли заниматься уроками, за исключением слабых и ленивых по фронту, которых от шести до семи часов учили стойке и маршировке. В восемь часов шли ужинать и потом в девять часов ложились спать.

Из этого распределения часов дня видно, что воспитанники немного имели свободнаго времени для приготовления уроков; кто был постарше и прилежнее, тот употреблял на это часть ночи.

 

Верхняя одежда кадет состояла из мундирной пары, которая надевалась только на смотры, парады и в отпуск, и куртки, составлявшей ежедневную одежду. Белья кадеты имели по шести смен, и переменялось оно два раза в неделю; сапоги выдавались по мере надобности. Ко всем этим вещам следует прибавить аммуницию, каску, ружье и наконец ранец; но эти походныя и боевыя принадлежности употреблялись редко, и кадеты были равнодушны к хорошему и дурному их состоянию. Нужно отдать справедливость корпусному начальству: в вещах, составлявших одежду, кадеты не имели недостатка; куртки шились ежегодно из хорошаго сукна, белье тоже было хорошее и в достаточном количестве, и если прибавить к этому, что каждый кадет имел железную кровать, волосяной тюфяк, шерстяное одеело, хорошее постельное белье, шкапик для вещей, то нельзя не согласиться, что, в этом отношении, содержание кадет было вполне удовлетворительное. Можно было прожить в корпусе восемь и более лет, не получая из дому ни гроша, и не подвергаться никаким лишениям. Книги, бумага, перья и проч. выдавались в достаточном количестве. Перехожу теперь к пище, предмему, самому существенному и интересному для кадет.

 

Вообще говоря, кормили в корпусе довольно хорошо... Чаще других подавались следующия кушанья: суп с говядиной, каша гречневая с маслом, соус картофельный или капустный с говядиной, пироги с кашей или морковью. Кроме этих кушаний приготовлялись иногда, большею частью в праздники: макароны, пирожное, так называемые "крестики" и кольца. Изредка подавались "картофель в мундирах", то есть неочищенный, и клюквенный кисель. В будничные дни было в обед три кушанья, а в праздник четыре; на ужин два блюда, а иногда вместо них сбитень с булками, до которого кадеты были большие охотники. Из этого перечня кадетских кушаний видно, что пища в корпусе была довольно разнообразная и сытная. Некоторые из кушаний кадеты называли очень оригинально: так, жидкую гречневую кашу, подававшуюся иногда на ужин, называли "размазнею со шпорами", картофельный соус с морковью - "бертовской подливкой", одну из каш называли "размазнею с мылом". Кадеты-филологи, занимавшиеся по преимуществу гастрономией, знали происхождение этих названий; но для меня глубокий смысл их остался скрытым.

Картофель был любимым кушаньем кадет. Узнавали за несколько дней, что тогда-то будет картофель в мундирах; кадеты начинали приготовлять разные инструменты: колотушки, деревянныя ложки особой конструкции и проч. Картофель обыкновенно подавался за ужином: есть его обыкновенным способом, как все едят, казалось кадетам и невкусно, и несытно, а потому каждый почти из своей порции делал тюрю, то-есть мял картофель колотушкой и потом уже, помазавши сверху маслом, ел с наслаждением. Иногда кадеты, находя, что картофеля подавалось слишком мало на целый стол, то-есть на одиннадцать человек, и разсуждая, что гораздо лучше поесть редко, да метко, нежели есть постоянно, да несытно, разделялись на очереди, человека по четыре, так что весь картофель, вместо одиннадцати кадет получали только четыре, остальные же голодали; но это они переносили с терпением, утешая себя надеждою, что, в свою очередь, и они поедят на славу. Когда же за обедом подавали гречневую, так называемую крутую, кашу, то кадеты съедали ее со щами или с супом, из хлеба же приготовляли тюрю, которую, поливши маслом от каши, ели особенно; тюря тогда только считалась хорошо приготовленной, когда воткнутой в нее ложкой можно было поднять тарелку, то-есть как камень твердая; но кадетские желудки все переваривали.

 

Теперь следует сказать несколько слов о тех развлечениях, которые доставляло воспитанникам корпусное начальство. Раз в неделю, в каждой роте, вместо фронтового ученья, был танцкласс. Построят, бывало, кадет в две шеренги; вперед встанет в позицию старик Эбергард, три-четыре музыканта настроят свои лиры на жалостный тон, и начинаются разныя "па". Некоторые воспитанники, особливо постарше, терпеть не могли танцкласса и охотно предпочли бы заниматься учебными шагами и ружейными приемами. Пресмешно было смотреть, как некоторые "Мишеньки" - так называл неловких кадет Эбергард подскакивали не в такт на одной ножке, стараясь сделать какое-нибудь "па". Эбергард имел привычку щипаться и передразнивать. Подойдет, бывало, к какому-нибудь франту с кривыми ногами, ущипнет его, приговаривая: "какой ты, Мишенька, неловкий, посмотри, как ты танцуешь ", и очень натурально представит, как танцует медведь, а Мишенька отвечает ему басом: "да я уж от природы так создан, уж никогда не выучу эти проклятыя "па"!

В каждой роте раза три, четыре в год устраивались "вечеринки"; на этот предмет отпускались из корпусных сумм небольшия деньги. Вечеринки были очень интересны и, кажется, гораздо полезнее для кадет, нежели нынешние большие балы, стоящие больших денег и доставляющие удовольствие больше гостям, нежели воспитанникам. Вечеринки состояли в следующем: после вечерних классов, то-есть в шесть часов, в рекреационные залы роты приносились разныя игры: шахматы, шашки, китайский биллиард; на столах раскладывались разные журналы, иллюстрированныя издания, картины и т. п. Кадеты переодевались в новыя куртки и в семь часов все было готово к приему гостей. Гости состояли обыкновенно из следующих особ: баталионный командир, инспектор классов и другие корпусные офицеры с их семействами, а иногда приходил и директор, приглашалось также по нескольку кадет из других рот. В семь часов корпусные музыканты начинали играть "полонез", и кадеты-танцоры, под руку с дамами, а за неимением их и друг с другом, открывали шествие. В это время другие кадеты, более серьезнаго характера, читали журналы, разсматривали картины, играли в шахматы, в шашки. По окончании первого отделения танцев, несколько кадет выступали на сцену, и начинались так называемые характерные танцы: "русская", "казачок" и нроч. Потом открывались литературныя состязания: две, три пары кадет выучивали на память какия-нибудь драматическия сцены, становились друг против друга и представляли действующих лиц драмы или трагедии. Часов около десяти кончалась вечеринка.

Но, вспоминая с удовольствием об этих развлечениях, я должен, любя правду, сказать и о грустных явлениях, сопровождавших их. Обыкновенно "вечеринки" кончались тем, что несколько кадет отводили в цейхгауз и наказывали розгами. Причиною этой печальной развязки был чай, подававшийся на вечеринках. Чай разливался в цейхгаузе каптенармусом. Поставивши на огромный поднос чашек 30, каптенармус, торжественно, высоко поднявши поднос, нес его в залу; ко только он показывался, как несколько кадет-сорванцов, забыв о присутствии дам, бросались на поднос и расхватывали чашки и сухари, что, конечно, не обходилось без того, чтобы несколько чашек не упало на пол и не разбилось. Такое поведение кадет весьма конфузило хозяина вечеринки - ротнаго командира, и вот, таким образом, по окончании вечеринки, начиналась расправа.

На Рождество в ротах устраивались елки, но увы! - и елки не обходились без того, чтобы нескольких кадет не высекли.

Каждый год в корпусе устраивался театр; актерами были кадеты. Видеть своего товарища в роли барышни или лакее доставляло кадетам большое удовольствие. Игрались следующия пьесы: "Стряпчий под столом", "Дедушка русского флота", "Ломоносов" и т. п. И, нужно отдать справедливость, некоторые кадеты играли превосходно.

Ив всего сказаннаго о содержании кадет и развлечениях, которые нам доставлялись, можно видеть, что начальство 2-го корпуса заботилось о кадетах, старалось об улучшении их быта, и если деятельность его не достигала вполне хороших результатов, то это происходило от разных причин, которые, при дальнейшем описании корпусной жизни, может быть, объяснятся сами собою.

 

При поступлении моем в корпус, я застал следующих начальников:

Директором корпуса был М. (генерал-лейтенант Федор Яковлевич Миркович, 1835-1840 гг.). Я недолго был при нем в корпусе, а потому мало сохранил о нем воспоминаний. Помню всегда серьезное и строгое выражение его лица, большую свиту, состоявшую из офицеров и сопровождавшую его во время обхода корпуса. Кадеты уважали его и боялись. Осталось у меня в памяти прощание его с кадетами: в столовой зале построены были все воспитанники, каждый подходил и целовался с М.; М. плакал. Вероятно, слезы эти были искренния, он был добрый человек и любил корпус. На следующий день, в зале, где давались спектакли, устроен был прощальный концерт; певчие кадеты пропели, между прочим, прощальную песнь, сочиненную на этот случай учителем русского языка, в которой выражена была благодарность кадет М. за его любовь и попечение.

Новый директор, В. (генерал-майор Аполлон Ильич Бибиков, 1840-1849 гг.) составлял совершенную противоположность с М.: как М. был серьезен и важен, так Б. обходителен и добродушен. Привыкши видеть М. окруженнаго свитой, казалось странным смотреть на Б., суетливо ходившаго, без всякой свиты, по ротам и классам.

Первый вопрос его кадету всегда почти состоял в том: "какой, братец, губернии"? и по получении ответа: "а ну-ка пройдись тихим шагом", и в заключение или говорил: "молодец, молодец"! или "плохо, плохо, нужно стараться"! Б. очень любил видеть кадет здоровых, краснощеких и если встречал кадета бледнаго, с синими пятнами под глазами, то обыкновенно говорил ему: "нехорошо, нехорошо, братец!...“

У Б. иногда бывали вечера, на которые он всегда приглашал хороших воспитанников. Вообще Б. очень любил кадет и, вероятно, сам глубоко страдал, видя существовавшее зло, но в любящем сердце своем не находил радикальных мер к искоренению его, а потому все шло по-прежнему.

 

При директоре М., инспектором классов был М. (Подполковник Семен Андреевич Маркевич—сын покойного А. И. Маркевича и автор первой рукописной краткой истории корпуса, доведенной до 1886 г. С. А. Маркевичем также был сделан перевод (с немецкого языка) сочинения Деккера "История артиллерии". Три экземпляра этого перевода были представлены им в 1833 г. для поднесения Государю, Наследнику Цесаревичу и Августейшему Главному Начальнику Великому Князю Михаилу Павловичу. За этот труд Император Николай Павлович пожаловал Маркевичу, в то время капитану, "подарок по чину“), кадеты считали его чрезвычайно ученым и ужасно боялись. Он был недолго при мне, года полтора, но как теперь помню его: бледный, худой, кожа да кости, всегда на костылях - страшно было смотреть на него. По классному коридору и из класса в класс носили его в креслах; каким-то чутьем узнавали кадеты, что несут М., и всеми овладевал панический страх. И действительно: гробовая бледность его лица, холодное безжизненное выражение, костыли, которыми он стучал, и, наконец, известная всем его строгость могли пугать воображение кадет. Стоило только учителю пожаловаться на воспитанника, как тотчас же производилась и расправа; но зато кадет, которые отлично учились, М. брал по праздникам к себе и закармливал разными лакомствами.

Вместо М., умершаго, назначен был инспектором О. (полковник Яков Ѳедорович Ортѳнберг, 1841-1847 г., личность весьма почтенная. До своего назначения инспектором классов он был преподавателем в корпусе, а затем наставником-наблюдателем по тактике и артиллерии. Это был просвещенный человек и деятельный инспектор классов). По характеру своему М. и О. еще более представляли противоположностей, нежели старый наш директор и новый Б.; О., всегда веселый, добрый, любил пошутить с кадетами. На кадетские шалости, даже очень серьезныя, О. смотрел снисходительно. Самое грубое выражение и очень им любимое было "бобр"; этим словом он называл тупых кадет, учивших все в долбяшку. О. читал в старших классах артиллерию и тактику. Нельзя было не удивляться его обширным познаниям: на какую бы лекцию он ни пришел, везде был как у себя дома, и ему уже не подведешь, как выражались кадеты, "турусы на колесах" - поймает. Бывало, начнет объяснять грамматическия правила какого-нибудь языка или трудную математическую задачу, или разсказывать какое-нибудь историческое событие: просто заслушаешься, лучше всякаго учителя. О. часто делал у себя вечера, на которые приглашал хороших кадет; у него было весело; он сам бывал душою общества.

 

При директоре М., баталионным командиром был С. (подполковник Александр Николаевич Судовщиков, впоследствии полициймейстер корпуса). Об этой прекрасной личности я всегда вспоминаю с удовольствием; его открытое, чрезвычайно выразительное и благородное лицо внушало к нему невольное уважение; что-то было необыкновенно привлекательное, симпатичное во всей его наружности. Несмотря на строгость С., его очень любили, и я не помню, чтобы хотя раз кадеты портили какой-нибудь смотр или парад. А это случалось часто с другими баталионными командирами... Но С. так любили, что ни разу не позволили с ним таких жестоких шуток. Я помню прощание кадет с С., при получении им другого назначения: все плакали - так он умел привязать к себе кадет.

Из этого описания личностей старших начальников можно вывести заключение, что 2-й корпус в этом отношении был очень счастлив. Но, кроме директора и инспектора классов и баталионнаго командира, в жизни воспитанников играют важную роль ротные командиры... По вступлении моем в корпус в 1837 г., ротными командирами были в роте Его Высочества Т. (Капитан Петр Яковлевич Тихменев), в 1-й роте - X.(Капитан Александр Петрович Хрущев, впоследствии ген.-адют., ген.-от-инфант., в Крымскую войну составивший себе громкую известность), в 3-й - С. (Капитан Андрей Иванович Салогуб), во 2-й - М. (Капитан Владимир Степанович Малевич) и в Неранжированной - Д.(Капитан Алексей Иванович Данилов).

 

Все эти ротные командиры служили когда-то в артиллерии. Упоминаю об этом потому, что в мое время кадеты на артиллерийских офицеров смотрели с большим доверием и уважением, нежели на офицеров других родов войск. Как бывшие воспитанники 2-го корпуса, за исключением, кажется, только М., они знали дух кадет, их дурныя и хорошия стороны. Отдавая всем им справедливость как умным и честным деятелям, я с особенной любовью вспоминаю об А. И. Салогубе.

Пройдет много лет, но, вероятно, никто из бывших кадет 2-го корпуса не забудет эту благородную и высокосимпатичную личность. Андрей Иванович командовал прежде третьей ротой, а потом ротою Его Высочества. И в той и в другой роте он так умел слиться с жизнью воспитанников, что они как будто дополняли друг друга. Андрей Иванович был очень вспыльчиваго характера, любил покричать; но кадеты знали своего ротнаго командира, его безконечно доброе сердце, а потому без страха выслушивали потоки его горячих речей. Сколько самоотвержения было в деятельности Андрее Ивановича. Несмотря на свое большое семейство, он почти всегда был с кадетами, или, лучше сказать, кадеты составляли его вторую семью, и право трудно решить: о какой семье он больше заботился. Случалось, что Андрею Ивановичу приходилось и строго наказывать кадет; но, кажется, он сам лично больше страдал, нежели воспитанник, которого он наказывал; не раз случалось мне видеть Андрее Ивановича, идущаго по коридору с заплаканными глазами: это уже был верный признак, что кого-нибудь из кадет пришлось ему высечь.

Андрей Иванович был очень беден, - необходимость заставила его взять классы арифметики и геометрии, но в большие праздники несколько кадет из тех, у кого не было родных, проводили время в его семье, оставаясь по нескольку дней. Понадобится ли кадету какая-нибудь мелочь: шнурочек на крестик, почтовая бумага для письма и т. п., он без церемонии обращался к Андрею Ивановичу, а тот, в свою очередь, посылал его к Марье Васильевне - жене своей. Выло что-то патриархальное, родственное в отношениях Андрее Ивановича и его семейства к кадетам и кадет к ним. Между прочими занятиями А. И. было поручено обмундировывать выпускных. И, конечно, лучшаго выбора нельзя было сделать: сколько хлопот стоило А. И., чтобы сберечь грош юнаго прапорщика. Мне кажется, что отец родной не мог бы так хорошо, так дешево снарядить на службу своего сына, как снаряжал нас А. И. И, вероятно, не раз приходилось прапорщику, щеголявшему в платье, построенном под наблюдением А. И., вспоминать о нем с благодарностью. По такия высоко-честныя и гуманныя личности являются не часто; оттого и память о них сохраняется вечно (В 1848 г., во время холеры, Андрей Иванович Салогуб умер в один день с своею женою. Мир праху твоему, благороднейший человек!...  М. Л.).

 

Кроме ротнаго командира, в каждой роте были три, четыре субалтерн-офицера. Они дежурили по роте и заведывали отделениями; но обязанность этих офицеров в отношении их отделений ограничивалась более наружной стороной: осмотром одежды, обучением фронту и т. п. Между дежурными офицерами было несколько служивших прежде в артиллерии и саперах. Этого было уже достаточно, чтобы расположить кадет в свою пользу и приобрести их уважение. И мне кажется, что в этом отношении кадеты не ошибались. Как в прежнее время, так и в мое,  в артиллерию и саперы выпускали кадет, хорошо кончивших курс, следовательно, взявших из корпуснаго воспитания все, что было только возможно. По роду службы своей артиллерийские и саперные офицеры имели и более побуждений и более средств следить за науками, а потому, приезжая на службу в корпус, они имели достаточно сведений, чтобы удовлетворительно отвечать воспитанникам на научные их вопросы. Особенно часто обращались кадеты с просьбою к офицерам: помочь им решить какую-нибудь математическую задачу и объяснить какое-нибудь грамматическое правило, и если офицер удовлетворительно решал предложенные ему вопросы, то заслуживал любовь и уважение кадет.

 

К сожалению, таких офицеров, которые в состоянии были помогать воспитанникам в их занятиях, было у нас немного; большею частью поступали офицеры из армии. Мы не желаем этим сказать, чтобы и между армейскими офицерами не было в корпусе истинно достойных, пользовавшихся полным уважением офицеров. Боже сохрани нас от такого греха! но все же это было исключение. Например, были у нас офицеры, вышедшие когда-то из 2-го же корпуса и не окончившие кадетского курса; прослужив пять, шесть лет в армии, они поступали в корпус дежурными офицерами. Кому не известно, что жизнь армейскаго офицера, проходящая частью в походах, частью в деревнях, вдали даже от полкового штаба, мало представляет благоприятных условий для приобретения каких-либо познаний и вообще для развития себя в умственном отношении. Многие забывают и то, чему учились в корпусе, а потому, поступая дежурными офицерами, некоторые из них не удовлетворяют вполне своему высокому назначению. Бывши в своем полку, может быть, полезными деятелями, поступая в корпус на совершенно другую деятельность, они оказываются иногда несостоятельными. А, между тем, нет более строгих и злых "критиков", как кадеты: стоит только заметить им какую-нибудь слабую сторону в офицере, и увы! - репутация его в мнении воспитанников уже пострадала: пригонят офицеру какой-нибудь эпитет, иногда очень меткий и злой, и такому офицеру уже трудно с достоинством исполнять свои обязанности... Из дежурных офицеров было несколько, и даже большинство, вполне достойных всякаго уважения и доброй памяти..."

 

Обрисовав тот нравственный переворот, который произошел в кадетской среде под влиянием гуманных мер воздействия на них Я. И. Ростовцева за время его управления корпусом, автор этих воспоминаний пишет далее:

 

"В продолжение четырех лет, которые я еще оставался в корпусе, жизнь кадет, их понятия, нравы постепенно улучшались. Классныя общества заметно кончали свое замкнутое существование; с новичками поступали человечнее; число кадет с кривыми ногами, с угловатыми манерами, с каждым годом уменьшалось и над ними уже подсмеивались. Быть со всеми вежливым, опрятно одеваться, пользоваться расположением начальников не считалось уже чем-то предосудительным; напротив, любовь начальников нередко совпадала с любовью товарищей. Самыя игры утратили почти совершенно свой прежний суровый характер.

Во всем был сделан шаг вперед, что, конечно, имело самыя благотворныя последствия: мальчик имел более возможности следовать природному своему влечению; если он был с добрыми свойствами души, то мог свободно развивать их и применять к делу: путь его был уже очищен от многих терний. Но, несмотря на счастливую перемену, происшедшую в жизни кадет 2-го корпуса, идеи добра и истины не проникали во всю массу кадет: оне были вполне усвоены только лучшими, так сказать, передовыми воспитанниками; большинство же не могло в столь короткое время отрешиться от всех дорогих ему предразсудков и заблуждений".

 

О классных занятиях М. С. Лелюхин в своих воспоминаниях говорит следующее:

«В корпусе было 8 классов: 2 приготовительных, 4 общих и 2 специальных. Самое название приготовительных классов дает идею о назначений их. В эти классы поступали кадеты, мало приготовленные дома или и вовсе ничему не учившиеся. Первый приготовительный класс, т.-е. самый младший, назывался у нас "черкесским", так как в нем всегда было много горцев. В этом классе учили - из русского языка: читать и писать, говорить басни, составлять фразы из слов; из французскаго и немецкаго языков: читать и писать и заучивать наизусть разныя фразы; из арифметики: нумерацию и первыя четыре правила; из Закона Божия: молитвы и Ветхий завет и, наконец, чистописанию. Во втором приготовительном классе, проходили те же предметы. Классы эти разделялись каждый на 3 параллельных отделения; в отделении было 35 и более воспитанников, предварительная подготовка которых была далеко неодинакова, и это обстоятельство очень затрудняло учителей систематически и с успехом проходить свои предметы; притом же шум, безпорядки, шалости, неизбежные при таком большом собрании мальчиков, много препятствовали толковым занятиям.

Из второго приготовительнаго класса в первый общий кадеты переходили по экзаменам, которые, как увидим впоследствии, не всегда служили гарантией в достаточной подготовке воспитанника к переходу в следующий класс.

..В первом общем классе проходили следующие предметы: из русского языка: первую часть грамматики; из французскаго и немецкаго языков: заучивание разных фраз, некоторые грамматическия правила и переводы на русский язык; из математики: дроби и лонгиметрию; из Закона Божия: катехизис. В том же классе начинали проходить: географию, всеобщую историю и зоологию. Некоторые из кадет, перешедшие из приготовительнаго класса в первый общий, не в состоянии были удовлетворительно следить за курсом, и это не от лености, а от недостаточной подготовки: то ставила их в тупик какая-нибудь математическая задача, то встречали они затруднение в приготовлении урока из географии или из грамматики, и, таким образом, кроме ленивых кадет, начали мало-по-малу являться и тупые.

..В первом общем классе тоже было три параллельных отделения, в каждом отделении 30 и более воспитанников. Учителям было трудно с успехом проходить свои предметы по большому числу кадет в классе, не было возможности часто переспрашивать заданные уроки, на это разсчитывая, некоторые воспитанники запускали уроки и потом уже не в состоянии были следить за курсом.

Во втором, третьем и четвертом общих классах проходились те же предметы в дальнейшем их развитии, с прибавкою только в четвертом общем классе физики.

По мере того, как предметы делались более и более серьезными, обнаруживалось и более разницы в степени способностей кадет. Начали являться труженики, которые, при всем прилежании, или не в состоянии были вовсе многаго понять, или понимали с большим трудом. Некоторые кадеты, вместо того, чтобы ложиться спать в 9 часов, ложились в 12 и позже и вставали часа за два до повестки, употребляя все это время, столь драгоценное для кадета, на приготовление уроков. И часто, несмотря на усиленныя занятия, они не в состоянии были удовлетворительно приготовить свои уроки. Это происходило частью от других причин, которые я постараюсь объяснить впоследствии. Вообще замечу, что классныя занятия кадет шли неудовлетворительно: 4-5 человек из целаго класса учились отлично, другие и так и сяк, а некоторые и вовсе плохо. Следствием этого было то, что некоторые кадеты оставались в одном и том же классе по 2 и даже по В года и, наконец, выходили: или из четвертаго общаго класса в баталионы корпуса внутренней стражи, или из первого специальнаго класса в линейные баталионы, а были и такие, которых по неспособности исключали из корпуса вовсе.

По мере перехода из низшаго класса в высший, число кадет заметно уменьшалось, так что во второй специальный класс поступало значительно меньше половины воспитанников, находившихся в первом общем классе. Так, когда я был в первом общем классе, то число кадет в трех отделениях этого класса было около 90; когда же я перешел в выпускной класс, т.-е. во второй специальный, то со мною вместе поступило в этот класс 37 кадет.

В первом специальном классе проходились следующие предметы: из французскаго и немецкаго языков: грамматика и переводы; из русскаго языка: эстетика; из математики: аналитическая геометрия; физика; законоведение; статистика; Закон Божий; военныя науки: тактика, артиллерия и фортификация и, наконец, черчение и топография.

Во втором специальном классе проходили из математики-механику; из русского языка-литературу; вместо физики проходили химию; остальные предметы были те же самые, что и в первом специальном классе.

Поименовав все предметы, которые проходились в корпусе, необходимо разсказать, как именно они проходились и в какой степени усваивали их кадеты. Начну с языков французскаго и немецкаго.

 

В мое время в общих классах, в первом и втором, была в употреблении метода Эртеля. Она состояла в следующем: учитель ставил на доску папку, на которой были нарисованы разные предметы; указывая на какой-нибудь предмет, он произносил, например: "voici ude chamiere", или "das ist eine Blume" и т. д., и все кадеты повторяли за ним вслух, нараспев: "das ist eine Blume" и т. д. Класс обыкновенно разделялся на "дивизионы", по числу скамеек; учитель произносил: "такой-то дивизион", кадеты названного дивизиона вскакивали и начинали петь фразы; случалось, что из пяти или шести кадет, составлявших дивизион, пели три или четыре, остальные же только разевали рот. Кроме этих полезных упражнений, заставляли кадет переводить по нескольку строк на русский язык и писать на доске. Впоследствии, по переходе моем в третий общий класс, введена была метода Гуро, основанная более на грамматических упражнениях, а потому, как мне кажется, полезнее методы Эртеля; потому ли, что было уже потеряно много времени для изучения языков или мешали этому другие более серьезные предметы, только языкознание шло очень неудовлетворительно.

Между кадетами и учителями французского языка и немецкого постоянно существовали какие-то враждебные отношения; кадеты позволяли себе с учителями разные шалости, иногда даже дерзкие; учителя, с своей стороны, жаловались на кадет, ставили им нули, а иногда и сами расправлялись, и даже очень деспотически; так учитель французского языка М., если ловил кадета в какой-нибудь шалости, то без церемонии ставил его в угол до Рождества Христова или до Святой Недели, хотя бы до этих праздников оставалось месяца три ила четыре.

Так как редко кто из кадет приготовлял удовлетворительно уроки, то были в большом употреблении разные хитрости; например: писались уроки мелким почерком на клочках бумаги, и когда учитель заставлял писать на доске, то тайком списывались с бумажек; но это был самый простой способ обманывания: другие были более сложные и тонкие: например: писались уроки на подошвах и с них уже списывались на доски. Занимательно было смотреть, как иной кадет улавливал удобный момент, чтобы поднять ногу и прочитать, что следовало ему писать; или писался урок на бумажке, через которую проводился шнурок; шнурок проходил под курткой от одной руки к другой. Если учитель замечал, что кадет списывал урок, то, конечно, первым делом его было поймать плута на месте преступления, то есть схватить бумажку; но только учитель протягивал для этой комбинации руку, как кадет дергал правой рукой за шнурок и бумажка исчезала, и тут начинались божбы и клятвы, что никакой бумажки не было, что, мол, знать не знаю и ведать не ведаю.

Писались иногда уроки на краях аспидной доски, которые потом и закрывались тщательно рамками. Когда, по неимению места на больших досках, учитель заставлял писать на аспидных, то рамка отодвигалась и уроки списывались очень удобно. Много и других хитростей было в употреблении. Не даром же одно из главных свойств человеческого ума - изобретательность!

При употреблении таких способов получать хорошие баллы и при недружелюбных отношениях кадет к учителям и учителей к кадетам, конечно, не могло процветать языковедение. И действительно, познания воспитанников в языках были крайне ограничены. Многие, знавшие языки дома, забывали их в корпусе, те же, которые при поступлении в корпус не знали их вовсе, и выходили из корпуса без знания не только разговорного, но и книжного языка. А между тем в продолжение семи или восьми лет кадет учился языкам и учителя имели по две лекции в неделю в каждом классе!

Математика считалась всегда самым трудным предметом; воображение многих воспитанников до того было напугано одними названиями: тригонометрия, аналитика, механика и проч., что они заранее считали себя неспособными с успехом следить за курсом. Обыкновенно в каждом классе было несколько кадет-математиков, которые учились отлично; на обязанности этих кадет лежало приготовлять других, менее способных. Вместо того, чтобы самим дойти до решения какой-нибудь задачи и через то вполне усвоить ее, кадеты прибегали к более легкому способу, состоявшему в следующем: за час до прихода учителя, кадеты-математики объясняли своим товарищам заданные уроки, толкуя одно и то же по три, по пяти раз, пока не запоминали их самые тупые кадеты. Казалось бы, что способ этот был очень удобен: вместо того, чтобы самому два-три часа сидеть и добиваться математических истин, гораздо выгоднее было получать их готовыми. Но на деле было не так! Пока кадеты были в младших классах, этот легкий способ изучения математики удовлетворял их, но по мере перехода из класса в класс способ этот оказывался более и более несостоятельным. Одной памяти было недостаточно, чтобы запомнить решения сложных теорем и задач: необходимо было знать и предыдущие математические курсы и иметь достаточно развитой разсудок, а, между тем, не было ни того, ни другого: старое также легко забывалось, как и приобреталось, а разсудок, не привыкший к самодеятельности, не в состоянии был усваивать себе сложных математических выводов. Следствием этого было то, что некоторые воспитанники, при всем старании, не в состоянии были следить за предметом, оставались лишние годы в классе и, не кончивши курса, выходили из корпуса...

Учителю невозможно было, имея две лекции в неделю, наблюдать за занятиями каждаго кадета; он довольствовался одними результатами, а какими путями доходили до этих результатов, не всякий учитель интересовался. Ротному командиру тоже невозможно было следить за занятиями 120 кадет его роты, если б он и имел достаточно для этого сведений и был преисполнен самаго искренняго желания быть полезным кадетам. Остаются ротные офицеры. Но при их служебных занятиях, весьма утомительных, невозможно было требовать, чтобы они, сверх частых дежурств и ежедневных учений, приходили еще по вечерам в роты следить за классными занятиями кадет; притом же, весьма натурально, не все офицеры могли иметь и достаточно научных Сведений и педагогической опытности для исполнения этой трудной обязанности.

Таким образом кадеты, почти с детских лет, в отношении умственных занятий были предоставлены самим себе, и весьма понятно, что они выбирали легчайшие, хотя по последствиям и весьма вредные способы приготовления своих уроков.

 

Вспоминая далее с прискорбным чувством о некоторых учителях, не вполне добросовестно исполнявших свой долг, М. И. Лелю- хин с глубокою благодарностью вспоминает об учителях, смотревших серьезно и честно на свои высокие обязанности.

 

Так учителя минералогии, химии, механики - пишет он -  читали прекрасно свои предметы, и если не все кадеты вполне усвоили их, то это уже не вина учителей. Недостаток времени, недостаток предварительной подготовки были главною причиною, что некоторые воспитанники при всем желании не могли с успехом следить за курсом.

Учитель физики, корпусный полковник Инглис, с удивительным усердием и любовью занимался своим предметом. Не было примера, чтобы Инглис не пришел в класс или опоздал несколькими минутами; напротив, он всегда старался прийти в класс раньше, чтобы выиграть время. Кадетам, конечно, это не очень нравилось. Предмет свой Инглис читал чрезвычайно ясно и вразумительно, так что, кажется, невозможно было не понять его. Будучи военным человеком и притом очень пожилым, лет семидесяти, он ввел в своих классах строгую дисциплину: старший должен был подходить к нему с рапортом по всем правилам рекрутской школы. Если кадет, чертя на доске какую-нибудь фигуру, сломает мел - беда! Инглис страшно раскричится и далее поставит дурной балл. Живя сам очень разсчетливо, он и кадет приучал к экономии. Ничем, нельзя было более угодить Инглису, как при ответе урока упомянуть что-нибудь об экономии, дешевизне, и если кадет попадал впопад, что случалось, впрочем, не часто, то Инглис обыкновенно говорил: "да, да, это видно, что ты понимаешь, ступай садись", и ставил хорошие баллы. Кадеты очень боялись Инглиса и многие не любили его, но он не обращал на это никакого внимания и исполнял добросовестно свое дело.

И что же? кадетские годы, годы увлечений и ложных симпатий прошли; настало время расчета, поверки своих умственных занятий, и - увы! - многие из прежних кумиров с негодованием сброшены со своих пьедесталов, а старик Инглис занимает почетное место в воспоминаниях каждаго из своих учеников!

Мне остается еще сказать несколько слов о друге-учителе А. А. К.(Александр Александрович Комаров (друг Белинскаго). При одном воспоминании об этой светлой, благородной личности, какое-то радостное, восторженное чувство проникает в душу. Сколько раз случалось мне встречать офицеров, давно уже оставивших корпус, но которые всегда с глубоким уважением и любовью вспоминали о К.

К, читал в первом специальном классе эстетику, а во втором литературу. С каким, бывало, нетерпением ждем мы прихода К. в класс. Заранее два, три кадета отправлялись в швейцарскую узнать, приехал ли Е., и, удостоверившись, что он в учительской комнате, бежали обрадовать своих товарищей. В классе начиналась суета, все лишния записки прятались, даже "Камчатка" - так называлась у нас задняя скамейка, на которой сидели ленивые кадеты - приводила все в порядок, чтобы не производить шуму и не развлекаться. Но вот входит К., все встречают его с радостью, водворяется тишина, и он начинает свою беседу. И Боже сохрани, если кто-нибудь из кадет нарушит тишину.

Что-то было в высшей степени симпатичное во всей личности К. Кадеты любили его, чувствовали к нему глубокое уважение и верили каждому его слову. И К., с своей стороны, смотрел на кадет не как на детей, но как на молодых людей, готовых вступить на действительную службу, на борьбу с жизнью, а потому и беседы свои не ограничивал перечислением послужных списков некоторых наших литераторов, а говорил обо всем, что только могло развить в воспитанниках любовь к истине, добру и красоте. Иногда, в продолжение всей своей лекции, К. говорил о Греции, о ее богах, поэтах, философах, - и представлялся нам ясно греческий мир, с его поэтической мифологией, с его философскими школами, с его жизнью на площадях. Говорил ли К об искусствах, воображению нашему представлялись и дивно художественныя статуи Греции, и колоссальныя здания Рима, и картины Рафаэля, Еорреджио, Доменикино, Микель Анджело, и храм св. Петра и Павла, и готические храмы средних веков. И каким-то поэтическим колоритом освещалась вся жизнь прошедших веков. Говорил ли Б. о человеке, о его назначении, об обязанностях его как гражданина, сколько великих имен и великих примеров являлось перед нами. Мало развитой ум наш освещался новым светом, и в душу глубоко западали идеи истины и добра. И как красноречиво, как вдохновенно говорил Е. Долго, бывало, после его беседы ходишь по ротному коридору и думаешь обо всем слышанном, и хотелось бы все это усвоить себе, обратить в плоть и кровь, сделать своею неотемлемою собственностью. И как было не дорожить нам лекциями К.! Каждая из них обогащала наш ум новыми мыслями, новыми идеями. И, действительно, какая-то невольная тоска овладевала кадетами при известии, что Е. не будет в классе; ничем не хотелось заняться, каждый как будто бы сознавал, что он много терял для своего развития. К. давал нам темы для сочинений, но темы не в роде: "прогулки по саду" или "встреча нового года", а серьезныя, дававшия пищу и уму, и воображению; чтобы написать сочинение, необходимо было припомнить многое из пройденнаго. И писались эти сочинения охотно, проходили дни и недели в этой работе, каждому хотелось заслужить одобрение К. Кадетам, остававшимся на продолжительные праздники в корпусе, К. присылал разныя книги: романы Вальтер-Скотта, Купера и др. Кто испытал на себе, что значит оставаться в корпусе во время больших праздников, тот поймет, какое удовольствие доставлял нам К. присылкою книг. Например, на праздник Рождества Христова кадеты отпускались домой дней на семь и более; в роте из 120 кадет оставалось 25-80. И без того довольно холодные и неприветливые ротные залы и коридор становились еще холоднее и мрачнее. Обычных классных занятий нет: ходишь, бывало, по коридору и не знаешь, как разсееть свою тоску. И вдруг получишь "Айвенго" или "Путеводитель в пустыне". С какою невыразимою радостью бросаешься за книгу, забываешь все окружающее, переносишься своим воображением в жизнь средних веков или в американские леса и степи, и весело и счастливо проводишь праздники. Иногда К. читал нам повести Гоголя, поэмы Пушкина, и как хорошо он читал. Раз К. пришел в класс и начал читать недавно найденное, превосходное стихотворение Лермонтова "Пророк". Прочитавши его с глубоким чувством, он сказал: "какого мы поэта лишились, господа!" и глаза его наполнились слезами! Да, это был учитель в святом, великом значении слова!

 

Экзамены производились у нас два раза в год: полугодовые перед праздником Рождества Христова и годичные по окончании курса: в мае и июне месяцах; первые не имели большого влияния на судьбу кадета: они производились больше для того, чтобы повторить все пройденное, и неудовлетворительные баллы сокращали только срок отпуска; но годовые экзамены решали важный вопрос: переход из класса в класс...

Кроме экзаменов частных, особо в каждом корпусе, в последнее время, для выпускных кадет, были введены экзамены общие, так называемые, сравнительные. Все проходимые во втором специальном классе предметы разделялись на четыре категории: языки, науки: военныя, политическия и физико-математическия; экзамен производился в одно время из трех предметов, входящих в одну из категорий. Экзамены эти сопровождались некоторой торжественностью: в зале Дворянского полка собирались из всех корпусов воспитанники 2-го специальнаго класса; на стенах развешивались фортификационные и артиллерийские чертежи; кроме корпуснаго начальства присутствовали на экзаменах члены Совета военно-учебных заведений и многия лица, известныя в нашем ученом и литературном мире. Судей было много и приговор их был страшен для кадет. По так как вызывали только отличных учеников, то и экзамены эти оканчивались не только удовлетворительно, но даже блистательно...

 

Время между окончанием экзаменов и выпуском самое счастливое для кадет. Конец учению, а там, в близкой перспективе, офицерские эполеты, а вместе с ними и свобода. Свобода! сколько упоительнаго в этом слове для кадет. Но - увы! - недолго продолжалось для нас это ликование! Быстро прошли полтора месяца лагернаго времени и незаметно приблизилось время присяги.

По приходе кадет из лагеря, баталионный командир К. (полковник Курсель.) вызвал выпускных и приказал нам идти в особый флигель, совершенно отдельный от корпуса. Этой минуты я никогда не забуду: болезненно сжалось сердце, как будто бы что-то родное оторвалось от него. Началось обмундирование: хлопоты, суета. Некоторым кадетам прислали из дому денег, и они на третий, на четвертый день надели офицерский мундир; другим ничего не прислали, и они должны были две недели и более дожидаться казеннаго платья, и в то время, когда их счастливые товарищи разъезжали в эполетах, они ходили пешком в кадетском мундире. У одних были в Петербурге маменьки, тетушки, у других никого, хоть шаром покати; нужно было самим обо всем хлопотать, делать покупки, а денег мало, опытности еще меньше.

Бедный, благородный А. И. С. (А.И. Салогуб.) разрывался на части, чтобы сберечь прапорщичий грош; но не мог же он купить каждому все необходимыя ему мелочи. И вот тут-то увидали многие из нас, что свобода не так привлекательна, как рисовало ее наше молодое, пылкое воображение!

Но наконец все кое-как снарядились и в назначенный день, в полной парадной форме, явились в церковь для принесения присяги. Кроме выпускных были и остальные кадеты. По приезде Начальника Штаба и некоторых других почетных лиц, началась обедня. Священник сказал проповедь, в которой объяснил настоящее наше призвание и путь добра и правды, по которому мы должны следовать в жизни. По окончании проповеди, вынесли на средину церкви аналой, с положенным на нем крестом и евангелием. Священник громко произнес слова присяги и пригласил нас целовать крест и евангелие. По окончании присяги, как юные прапорщики, так и кадеты при звуках  музыки, отправились в музеум. Директор Б (Генерал Бибиков) прочел, не помню, какой-то акт, кажется, отчет о корпусе, и громко произнес фамилию прапорщика. В., удостоенного помещения на мраморную доску. Потом началась раздача призов; при вызове каждаго офицера и кадета музыка играла туш. При этой церемонии присутствовал наш знакомый Иван Андреевич Крылов. Кадеты с любовью и глубоким уважением смотрели на знаменитаго старца (мы считали Ивана Андреевича знакомым человеком не потому только, что знали множество его басен, но еще и по другой причине: всякий раз, когда мы ходили на ученье в 1-й кад. корпус, то проходили мимо дома, в котором жил Иван Андреевич. Он имел обыкновение сидеть у раскрытаго окна, в халате, с обнаженной грудью; кадеты кланялись ему и он всегда приветливой улыбкой отвечал на поклон. - М. Л.). По окончании раздачи призов, все отправлялись в Столовую залу обедать.

 

Итак, кончилась наша корпусная жизнь! Но нет, виноват, она еще не окончилась: еще нужно было проститься с корпусом.

Каждый день можно было видеть молодых офицеров, дружно обнявшихся с кадетами, ходивших, с заплаканными глазами, по ротному коридору, рекреационным залам, по камерам. Но вот наставал день отъезда: кому на Кавказ, кому в Польшу, в Сибирь, - и тут-то приходилось мне видеть самыя искренния слезы, слезы навзрыд! Мне кажется, с родной матерью невозможно с большею скорбью разставаться, как многие кадеты разставались с корпусом. И эта любовь к корпусу не была эфемерным чувством, пробудившимся только в момент разлуки, нет, она оставалась навсегда, на всю жизнь. Из какой бы дали ни приехал офицер, бывший воспитанник 2-го корпуса, в Петербург, его так и манит на Петербургскую сторону, посмотреть на здание, в котором провел он свою юность: все так ли же в нем, как было в его время. И я не помню, чтобы кто-нибудь относился с враждебным чувством к корпусу, напротив, в воспоминаниях офицеров преобладает любовь к корпусу, какое-то родственное к нему чувство..."

 

Приведенные выше воспоминания М. И. Лелюхина, как видим, касаются главным образом внутренней жизни корпуса. Воспоминания другого бывшего кадета 2-го корпуса, Н. И. Воронова, дополняют нам картину кадетской жизни за то же время, рисуя другие стороны ее, при чем в этих воспоминаниях подробно говорится о милостивых отношениях к кадетам как самого Императора Николая Павловича, так и Августейшей Его Семьи.

 

Поставив во главе кадетских корпусов своего любимаго Брата, Великого Князя Михаила Павловича, Государь заботился о кадетах как отец, оказывая им свое сердечное расположение и входя даже в мелочи их повседневной жизни. Вместе с Государем и вся Царская Семья была сердечно расположена к кадетам. Воспоминания об обожаемом Монархе остались в сердцах кадет на всю жизнь, до самой гробовой доски.

В праздничные дни кадеты (во время лагерей в Петергофе.) являлись в Александрию - летнюю резиденцию Царской Семьи - и здесь, гуляя по парку, чувствовали себя совершенно непринужденно: лежали на траве в разстегнутых куртках, бегали, резвились. Случалось нередко, что неожиданно появлялся Государь. Окинув всех своим зорким орлиным взором и, конечно, заметив все допущенныя вольности, Его Величество, тем не менее, не гневался, а лишь кричал кадетам:

- Господа, предупреждаю вас: Брат, Великий Князь (Великий Князь Михаил Павлович), сейчас проедет!

Кадеты, в свою очередь, радостно отвечали:

- Благодарим Ваше Величество, - и тотчас же приводили все в порядок.

Передавалось, якобы Государь однажды изволил спросить у Великаго Князя-Брата: "что, нашел гуляющих кадет приличными?" Его Высочество изволил ответить: "да!" - "Это Я предупредил кадет, что ты едешь!"

В Александрии же, придя из лагерей, кадеты толпились около дворца, ожидая выхода Царской Семьи на веранду. Выходили на веранду Великие Князья Константин, Михаил и Николай Николаевичи, - последние двое в кадетских куртках, - лица Царской Свиты и, в редких случаях, Великия Княгини Мария и Ольга Николаевны, славившияся своей замечательной красотой.

Великия Княгини удостоивали кадет разговорами, интересовались их жизнью в корпусе и т. п., и кадеты без всякой робости сердечно отвечали на все вопросы. Великия Княгини раздавали кадетам конфеты и фрукты. Молодые Великие Князья запросто, по-товарищески, беседовали с кадетами старших классов, а иногда, сойдя с веранды, забавлялись с кадетами младшаго возраста, бегали и играли с ними, как ровестники.

Нередко кадеты имели счастье видеть и Императрицу. Ея Величество обыкновенно сидела в кресле на нижнем балконе. Доброта и сердечность Ея Величества кадетам были хорошо известны, да и не одним кадетам, а всем окружающим Императрицу. Государыня подзывала к себе кадет, разспрашивала их, входила в их интересы.

Но вот появлялся давно с нетерпением ожидаемый кадетами сам Государь. Кадеты мгновенно снимали шапки и радостно приветствовали обожаемаго Монарха. Государь приказывал надеть шапки и, сойдя с балкона, входил в толпу кадет, удостоивал некоторых вопросами, шутил, называл кадет своими детьми.

В 1848 г. приехала в Россию Принцесса - Невеста Великого Князя Константина Николаевича, красавица Александра Иосифовна (Августейшая мать Генерал-Инспектора в.-у. заведений, Е. И. В. Великого Князя Константина Константиновича, в Бозе почившая в 1911 г.), ставшая с первых же дней приезда общим кумиром для кадет и каким-то божеством. Принцесса была постоянно весела, относилась чрезвычайно ласково и любезно к кадетам и в короткое время покорила юныя сердца кадет до обожания и благоговения.

Государь в течение лета, в Петергофе, очень часто приезжал в кадетский лагерь с Принцессой-Невестой, в экипаже, вместе со счастливым женихом. Государь обыкновенно сам правил лошадьми. Всех кадет вызывали на линию, что они проделывали очень быстро.

В один из своих приездов, Государь, шутя, обратился к кадетам:

- Я замечаю, что вы, мальчишки, когда приезжаю Я один в лагерь, медленнее выбегаете на линию, чем, когда Я приезжаю с Принцессой! Как вы узнаете, когда Я еду с Невестой?

Кадеты не растерялись и, не задумавшись, ответили Государю:

- Никак нет, Ваше Величество, мы всегда сердечно рады видеть вас, Государь!

О Принцессе мы умолчали, но вскоре же стали просить Государя приехать на "зорю" вместе с ней. Государь улыбнулся и, действительно, уважил нашу просьбу, приехав на "зорю" вместе с Принцессой, которая была, как помнится, верхом. Восторг кадет был необычайный.

В Александрии Принцесса часто раздавала кадетам конфеты и фрукты, иногда, ради шутки, бросая их в толпу и любуясь, как кадеты стремительно бросались за лакомствами. Особенным счастьем считалось у кадет достать платок у Принцессы, и находились такие ловкачи, которые разными способами платок доставали и затем делили его между товарищами на кусочки. Государь как-то об этом узнал и однажды, шутя, спросил у кадет: отчего у него не таскают из кармана платков? Кто-то из кадет довольно находчиво ответил Государю:

- У Вашего Величества не такие тонкие платки, как у Ея Высочества!

Государь улыбнулся, но вскоре после этого выставил из кармана сюртука конец дамскаго платка. Кадеты хотя и заметили это, но платка из кармана Государя не решились взять. Государь, видя, что платок у него остался цел обратясь к кадетам, сказал:

- Мальчишки! Вруны! Надули меня: платок в кармане был у меня дамский, никто не стащил! - и с этими словами, улыбаясь, подал платок Государыне.

Конечно, если б кадеты догадались, что платок принадлежит Императрице, то несомненно вытащили бы его из кармана Государя и разделили бы добычу.

Однажды Государь, гуляя в Александрии около дворца, в сопровождении многих лиц Царской Фамилии и Свиты, а также Принцессы Невесты, сделал приказание свалить Ея Высочество Принцессу в находящийся поблизости стог сена. Кадеты улыбнулись, но не двинулись с места. Государь приказывает второй, третий раз. Кадеты, в нерешительности, медленно начали подступать к Принцессе, не спуская глаз с Государя, думая, как можно такое существо, общий кумир, подвергать такому неделикатному приему, но понемногу окружили Принцессу, все-таки не решаясь исполнить приказание. Государь понял душевное состояние кадет и, желая вывести их из затруднительнаго положения, вдруг поднял руки, как бы спасая Принцессу, и громко крикнул: "Прочь!..“

Принцесса преклонила перед Его Величеством колена и поцеловала Государя в плечо, улыбнувшись своему жениху и бросив ласковый, полный благодарности взгляд в сторону кадет...

 

Воспоминания о жизни кадет в царствование Императора Николая I были бы не полны, если бы не было упомянуто о Шефе 2-го кадетского корпуса, Великом Князе Михаиле Павловиче, “- пишет тот же Н. И. Воронов.

Его Высочество очень часто приезжал в корпус к обеду или ужину, а иногда и по ночам. Нередко Великий Князь привозил с собою кого-либо из иностранных Принцев, приказывал собраться в зал и производил ученье.

Довольно часто, зимой, Михаил Павлович присылал в корпус линейки, приглашая кадет к себе, в Михайловский дворец. Посылали обыкновенно 10-15 человек от каждой роты. У себя во дворце Великий Князь встречал кадет любезно, разспрашивал и много шутил; позволял играть в различныя игры, петь и шалить. Проходил час- другой, и в комнатах появлялась Великая Княгиня Елена Павловна. Кадеты бросались к ней и целовали руку.

Великая Княгиня многих кадет знала в лицо и по фамилиям. Поговорив с кадетами, Великая Княгиня садилась за рояль и под ее аккомпанемент кадеты пели хоровыя песни. После пения кадеты приглашались в столовую, где, прежде чем сесть за стол, пели молитву. Обед всегда проходил очень оживленно и весело. После обеда или играли, или отправлялись в Александринский театр, а во время святок ездили в балаганы на Дворцовую площадь. Великую Княгиню кадеты любили до обожания и нередко обращались к ней с различными просьбами и почти никогда не получали отказа.

Находились однако субъекты, которые злоупотребляли такой чрезмерной добротой Их Высочеств. Так, например, один кадет по фамилии М., хохол, довольно умный малый, при выпуске обратился к известному в Петербурге портному и заказал ему для себя платье, сказав, что он крестник Великого Князя Михаила Павловича. Портной безпрекословно исполнил заказ мнимаго крестника и подал счет в контору Великого Князя. Его Высочество удивился, потребовал М. к себе и спросил, почему ему известно, что он его крестник. М. не растерялся и смело доложил, что в таком-то году и такого-то числа Великий Князь приказал его высечь, и потому он и считает себя окрещенным Его Высочеством. Великому Князю понравилась находчивость кадета, и он, не подвергнув М. никакому наказанию, приказал уплатить портному по счету. Инцидент этот окончился благополучно, главным образом, благодаря просьбе Великой Княгини Елены Павловны.

Однажды возвратившись с Крещенскаго парада, кадеты занялись умыванием, чисткою и переодеванием.

Один из кадет, А., подходя в припрыжку к умывальнику, с полотенцем в руках, громко произнес:

- Что это значит, что наш "Рыжий Мишка“ не выхлопотал у Государя нам отпуска? В прошлом году крещенцы были уволены на три дня!

Едва А. докончил этот возглас, как в дверях показалась фигура Великого Князя Михаила Павловича. Не было сомнения, что Великий Князь слышал слова А. Все замерли в ужасе. Великий Князь подошел к группе кадет и спросил:

- Кто это говорил сейчас?

Вышел вперед А. и доложил, что говорил он.

Тогда Великий князь задал ему вопрос:

- О каком Мишке ты говорил?

- А. хотя и перетрусил порядком, но откровенно доложил, что "Мишкой - он осмелился назвать Его Высочество.

- Я тебе задам называть " Мишкой “! Все кадеты будут уволены в отпуск, а ты, мальчишка, отпуска не получишь! - гневно произнес Великий Князь.

Вслед затем приказано было всем кадетам собраться в зал, где Великий Князь, обращаясь к ним, сказал:

- Государь Император остался доволен Крещенским парадом и приказал уволить крещенцев на три дня, но я просил Государя уволить всех кадет моего корпуса.

Кадеты прокричали "ура", спели "Боже, Царя храни" и, благодаря Великого Князя за ходатайство, проводили Его Высочество до саней, прося передать Великой Княгине от всех их сердечное приветствие.

Ведь, право, удивительно! Великий Князь такой же человек, как и мы грешные, с утра, целый день на ногах, стоял на "Іордани", зяб, несмотря на это, не пожалев своих сил и здоровья, приехал в корпус, не переодевшись, объявить кадетам Царскую милость. Кто может не оценить такой героизм любви и внимания к своим питомцам, - ведь явление это необычайное и остается на всю жизнь отрадным воспоминанием.

Когда Великий Князь отдавал приказ директору корпуса уволить кадет тотчас же после обеда, провинившийся А. попросил разрешения ротнаго командира обратиться к Великому Князю с извинением и просьбою. Получив разрешение ротнаго командира, а также директора корпуса, А. подошел к Великому Князю, когда тот сидел уже в санях, и, сделав плачевную мину, стал просить извинения.

Великий Князь пристально посмотрел на А. (последний был рыжеват), улыбнулся и, обратясь к директору, сказал:

- Увольте и этого рыжаго в отпуск!

Таков был Великий Князь, Шеф 2-го корпуса и Начальник всех кадетских корпусов. Внезапная кончина Его Высочества искренно оплакивалась всеми кадетами, так как при внешней суровости и строгости у Великого Князя было доброе и отзывчивое сердпе. Нередки были случаи, когда Великий Князь выручал кадет и своим покровительством, и денежной помощью".